Но смех оборвался, стоило Диме прижать ее к себе и поцеловать. Это было не горько, сухо, как должно быть при расставании. Было сладко и страстно. Больно. Дико, ужасно, невыразимо больно. А думала: выдержит. Теперь же уперлась в его крепкую грудь ладонями, оттолкнулась, но не оторвалась. Да и он не собирался отпускать. Прижал еще сильнее. Переместив руки, обхватил руками чуть ниже плеч и, сковывая любое движение, приподнял над полом.
— Пусти… — выдавила она.
— Катя, — бессмысленно позвал он. Понял вдруг, что толком ничего не сказал ей, хотя она права: он пришел не для того, чтобы поговорить с ней. Пришел он, чтобы только ее увидеть.
— Все! Отпусти меня, Крапивин! Дима пусти меня! — заорала она, стараясь выскользнуть из его рук. Но не могла. — Пусти… — бессильно захныкала. Слезы застилали глаза, и Димкино красивое лицо с точеными, аристократическими чертами лица, светлая рубашка и темный пиджак — то, что было у нее перед глазами, — превратились в одно сплошное мутное пятно.
Он отпустил, конечно. Едва почувствовав, что руки его ослабли, Катька отскочила от него как ошпаренная. Пошатнулась от головокружения. Диме даже показалось, что сейчас она упадет. А она отбежала подальше, встала за столиком у выхода на террасу, словно спряталась, воздвигнув между ними спасительную стену, и вскричала на выдохе, нервно одергивая кофту и поправляя волосы:
— А теперь уматывай, теперь исчезни из моей жизни, Крапивин! — На последних словах сорвалась с места и быстрым шагом покинула гостиную. В холле она уже бежала. По лестнице взлетела, перепрыгивая через одну ступеньку.
Дима поднял телефон, который так и валялся на полу, убрал в карман и тяжело двинулся следом. Но не за Катей, а прочь из этого дома.
— Дима! — позвала его Катя сверху, нависнув над перилами лестницы, окриком остановив почти у самой входной двери Дождалась, пока Крапивин поднимет взгляд, и швырнула ему в ноги антикварную куклу, его подарок. — Счастья тебе и семейного благополучия!
Час ночи. На столике около дивана чашка давно остывшего кофе. В голове рой мыслей. Крапивин не спал, даже не собирался и, когда увидел на дисплее телефона Катькин звонок, вздрогнул. Меньше всего ожидал от нее.
— Я понимаю, что для гостей время позднее, но, может быть, мне простительно? Пустишь?
— Ты где? — быстро спросил он и поднялся.
— Дверь открой.
Открыл. Пока Катя шла от ворот до входной двери, горел надеждой, что услышит от нее что-нибудь вразумительное. Но, увидев ее глаза и улыбку, понял: ничего такого она ему снова не скажет. Не для этого она к нему пришла.
Катя пересекла широкий холл, бросила взгляд на лестницу. Прошла в гостиную, остановилась у столика, почему-то не присев на диван, и взяла его чашку с кофе. Сделала несколько жадных глотков, оставив на белом фарфоре алую помаду.
— А чего это ты, Дмитрий, в такой час дам принимаешь? Не комильфо это. А как же жена?
Дима присел на подлокотник кресла, сцепил руки в замок и вздохнул, готовясь к представлению, которое вознамерилась устроить Шаурина.
— А может нет никакой жены? — Сделала еще один глоток и вернула чашку на стол. — Ты позволишь? Я на минуту. — Выходя из гостиной послала ему смеющийся взгляд.
Крапивин не сомневался: она пошла в спальню. Сцепив руки на груди, он еще раз вздохнул поглубже.
Вернулась Шаурина быстро, неся в руках баночку с кремом для лица. Ту, что сама оставила у него когда-то.
— Мда-а-а, Дима, — многозначительно протянула. — Я бы не только этот хлам выбросила, но и облицовку со стен содрала.
— Не сомневаюсь, — подтвердил он.
— Вкусно пахнет. Тебе нравился этот запах. — Открутила крышечку. Мазнула и растерла крем на тыльной стороне ладони. Вдохнула запах с руки и поставила баночку на столик рядом с чашкой.
— Зачем ты пришла? — Дима пересел на диван. По его губам пробежала легкая ирония.
Она подошла ближе. Картинно рисуясь, вытащила тонкую цепочку из выреза своей белой рубашки и зажала алыми губами. Уселась Крапивину на колени, пользуясь странной свободой, которую он давал. Разжала губы, позволив украшению снова занять свое место. С удовольствием почувствовала, как Дима весь напрягся, соскользнув взглядом с ее лица на грудь, которую легко просвечивала тонкая струящаяся ткань.
— Я пришла каяться. Димочка, возьми меня обратно, — засмеялась и театрально вздохнула. — Хоть на одну ночку. Мне кажется, мы неправильно попрощались. Как-то слишком сухо. Мы же не чужие друг другу люди. Неправильно мы попрощались.
Схватил ее за плечи и встряхнул. На нее не подействовало. Она как будто не заметила, продолжая улыбаться мертвой, как приклеенной, улыбкой.
— Не ври, Димочка. Нет никакой жены. Не женился ты. Ты просто не мог этого сделать. Ты на такое не способен. Ты не способен на такую глупость даже со зла, даже чтобы проучить меня. Ты этого не сделаешь, это слишком неловкая для тебя ситуация. Ни в спальне, ни в гардеробной нет ни одной женской шмотки, ничего такого там нет.Подняла руки, чтобы обнять его за плечи, но он остановил ее, крепко сжав запястья.
— Прекрати. Уйди. Хочешь, чтобы я сделал тебе больно?
— Еще больнее? — сдавленно засмеялась. — Больнее не бывает. Быть не может. — Пригнулась и поцеловала его в плечо, оставляя красный след на его белоснежной футболке. Потом чуть выше. У горловины. В шею. Хватая губами пульс. — Поговорить у нас плохо получалось, а вот секс… — жарко дохнула ему в ухо с назойливой, неумеренной страстностью. Врубая до предела порочность. Открывая ему себя с самой неприглядной стороны. Готовясь вдохнуть полной грудью его ненависть и презрение. Чтобы отравиться ими и умереть. — Нам же надо, Димочка. Мы не можем просто так расстаться. Нам надо. Ты же хочешь. Я точно знаю. Вижу, — говорила с той пошлой певучестью и фальшью в каждом звуке, которые он ненавидел. И все равно хотел ее. Она узнавала в глазах желание. Чувствовала сквозь несколько слоев ткани его острое возбуждение. — Смотри на меня, Димочка, смотри. В последний раз. Больше ты меня никогда не увидишь. Потом я уйду, и ты уйдешь. Найдешь себе приличную и покладистую во всех отношениях девушку. Тебе нужно ее найти, потому что такой, как ты хочешь, я не буду никогда. Слышишь? Никогда! — заорала ему в лицо, зажигая оставшийся порох и провоцируя взрыв. Пусть в этом взрыве сгорит все, что осталось. И, может быть, тогда ей станет жить легко и бесчувственно.
В ушах зазвенело от ее крика. И от ее крика внутри поднялась девятибалльная кипящая волна злости, страсти и слепого болезненного обожания, ставшего мучительным, как не проходящая язва.
Не перестал же ее любить ни на минуту. Чувства не отключаются по щелчку пальцев, несмотря на все то, что между ними произошло. Можно отгораживаться хоть каменными стенами, но Катька всегда умела снести все барьеры. Против нее ничего не работало. Никогда. Не представлял совсем, как потом будет без нее, но она точно права — сейчас им надо. Для поддержания иллюзии жизни, потому что потом будет мертвое бесплотное существование — без нее как без почвы под ногами, без воды и воздуха. Потом он будет зубами рвать собственные чувства и жрать тоннами соль расставания.
