Ознакомительная версия.
И Никон положил свою ладонь на грудь Матвею, туда, где стучало его измученное, больное отцовское сердце.
Сначала Батардин почувствовал необыкновенное приятное тепло, там, где лежала ладонь Старца, но через пару мгновений на него снизошли какое-то удивительное невероятное спокойствие и чистая радость. И вдруг, на какую-то краткую долю мгновения, на мимолетный вздох, Матвей почувствовал невероятную благодать, и его словно омыло изнутри настоящей любовью… Истинный смысл которой он понял только в этот краткий миг. И тут ясно и четко перед его мысленным взором появилось лицо Дениски, улыбнувшегося так светло и, подбадривая, радостно ему кивнувшего.
Спокойное, чистое, просветленное и одухотворенное лицо его ребенка.
И Матвей вздохнул, принимая простую, постигнутую им именно в этот краткий момент истину, и отпустил своего сына.
Совсем.
И вздохнул еще раз полной грудью. Первый раз после гибели Дениса, вздохнул полной грудью, освобождаясь от боли, вины, обвинений и скорби – словно чья-то незримая рука выгребла и вычистила из него всю муть и черноту, царившую там целый год.
Старец убрал руку, и Матвей только сейчас почувствовал, что у него по щекам катятся крупные, горячие слезы.
– Это хорошие слезы, поплачь, – сказал Никон, – пусть душа почистится и выйдет все злое и ненужное. – Старец погладил Матвея по голове. – Освободил дитя чистое и сам освободился. Теперь и жизнь твоя начинается.
– Какая? – прохрипел севшим горлом Матвей.
– Сильная, новая, интересная, важная, – усмехнулся старец.
И посмотрел прямо ему в глаза. И Матвей пережил еще одно сильнейшее духовное потрясение – словно увидел и почувствовал всю непомерную тяжесть знаний прошлого и будущего, которую несет Старец Никон, и великое прощение человеческой приземленной сущности людей, с таким упорством и настойчивостью разрушающих самих себя.
Но Никон поднялся с лавки, и Матвей даже головой тряхнул, решив было, что это только привиделось ему и его разбушевавшемуся воображению. Но, подойдя снова к Иконе, с удивлением обнаружил, что не скорбит больше душа и не щемит сердце, не давит привычной тяжестью, а лишь теплая, светлая грусть и радость царит у него внутри.
И понял, что все, что произошло сейчас, было на самом деле.
И он действительно отпустил Дениску туда, в ту самую истинную Любовь.
И поверил в это.
Майка уже давно беззвучно рыдала и размазывала слезы пальцами по щекам, слушая Батардина, и как-то по-детски совсем всхлипнула, когда он замолчал.
– Не плачь, – потребовал он.
– Не могу, – покачала она головой, утирая слезы. – Это так все странно и грустно.
– Почему грустно? – улыбнулся ей сдержанно Матвей.
– Потому что, стоит вернуться в реальность, только отойдя от Старца Никона, и все кажется невозможным и обыденным, в этом мире нет места чудесам и его невероятному видению, – принялась сбивчиво объяснять Майя. – Я помню до сих пор, какое потрясение там испытала, разговаривая с ним. Прямо физически его помню и чувствую. А стоило уехать и мне кажется это каким-то нереальным чудом и моей собственной разыгравшейся фантазией. – И переспросила: – Ты действительно сейчас чувствуешь, что отпустил сына? И действительно не испытываешь больше боли и чувства вины?
– Действительно, – кивнул Батардин. – Теплую, светлую грусть о том, что он побыл со мной так мало, да, чувствую. А вину больше нет.
– Странно, – заметила Майя, – у тебя сделалось такое лицо, когда я спросила о сыне. Я бы не сказала, что ты так спокойно все уже отпустил.
– Это по привычке, скорее. За год я привык болезненно реагировать на любые вопросы о Денисе и упоминания о нем и сразу отгораживаться от людей, их задающих. Пройдет, наверное, – предположил Батардин.
– Очень тебе этого желаю, – от всей души пожелала Майка. – И чтобы чистая тихая грусть, когда думаешь о нем, и никаких обвинений себя и скорби беспредельной, и чтобы перестал по привычке отшатываться и отгораживаться от всех. Вот прямо от чистого сердца желаю. – И добавила, посмотрев ему в глаза: – Ты сможешь, ты очень сильный.
– Спасибо, – сдержанно поблагодарил Матвей и сразу поменял тон на более бодрый: – Ну, а у тебя, какая проблема случилась, что ты с ней к Никону приехала?
– Ой, да у меня ерунда, – махнула рукой, отговариваясь, Майя. – Такая глупость и пустяковина, по сравнению с твоей бедой и тех людей, которые там были, что и говорить совестно, – и еще раз отмахнулась ладошкой.
– Но Старец Никон тебе помог?
– Помог, и меня это сильно удивляет, – призналась она, – в том смысле, что и на самом деле все это смешно, что меня тревожило.
– И что? – скорее поддерживал беседу, чем настаивал Батардин.
– А… – она снова махнула рукой, – потом как-нибудь расскажу, – и вытерев напоследок мокрую щеку, вдруг засобиралась. – Пойду лучше умоюсь и приведу себя в порядок, а то мокроту тут развела, весь стол слезами залила.
Она поднялась с места, засуетилась, доставая свою сумку с верхней полки, из нее дорожный несессер с умывальными принадлежностями и полотенце, и выскочила из купе. Матвей даже подивился: чего это она? Или так сильно испереживалась, сочувствуя ему?
Он посмотрел в окно и только сейчас по-настоящему увидел пейзаж за стеклом и сообразил, что поезд уже двигается по пригороду. Посмотрел на часы – и точно, они уже подъезжали. Еще минут сорок, и приедут.
Ну, надо же, как время пролетело!
Вот как Майя его разговорила! И рассказывал же с удовольствием – легко и спокойно, и даже кое-чего лишнего наговорил и пооткровенничал где-то слишком. Ну, Майя Львовна, заворожила прямо!
И, быстренько припомнив, что он там наболтал, Батардин несколько стушевался, недовольно скривившись: ой зря. С ней, по совершенно непонятной причине, он чувствовал себя спокойно и легко и даже как-то радостно. Ему приятно было беседовать с девушкой, не говоря уж про невероятную, потрясающую близость, что случилась у них, но…
Но! Вообще-то она совершенно незнакомый ему человек и, по сути, посторонний в его жизни, а он тут о своих достоинствах и геройствах распинался, о семье, о сыне и даже об откровениях душевных, которые и вовсе-то держат только при себе, поскольку это абсолютно интимное дело твоей души!
Ну, вот как так – разозлился вдруг Батардин. Он ее даже не знает!
И, находясь в неком таком раздрае непонятном, Матвей достал из рюкзака блокнот с шариковой ручкой и четким почерком написал на нем свои данные.
– Скоро закроют туалеты, мы уже подъезжаем, – влетела в купе и бодро сообщила Майка. – Если тебе надо, поторопись!
– Да, надо, – поднялся он со своего места и протянул ей листок: – Вот, я тут написал, чтобы не забыть в суете, когда приедем. Это мой домашний адрес и индекс, моя электронная почта и номер сотового. Ну, чтобы ты сообщила и нашла меня, когда соберешься разводиться.
Ознакомительная версия.
