Малина нервно металась по своей квартире. Она пыталась угадать причину столь неожиданного и позднего визита – и, пожалуй, впервые в жизни не знала, как себя вести.
Она переставляла зачем-то с места на место вазу с цветами, разбрасывала на диване подушки, а через минуту раскладывала их на кресле, вазу с фруктами двигала по столу туда-сюда, а в конце концов вообще поставила ее на комод. Она готова была уже начать перестановку мебели, но ее остановил звонок в дверь.
– Прошу, прошу, заходите, – пригласила она довольно нервно.
– Да уж можно, наверно, на «ты», – холодно произнесла Габриэла, переступая порог ее жилища. – Ведь наша встреча у детектива, она не была случайной, не так ли… сестра?
Малина молча покачала головой, потом с трудом, заикаясь, выдавила из себя:
– Я… с-с-с-ледила за тобой в тот день. Если бы ты не пошла к Стасику – мы встретились бы где-нибудь еще.
– Давно ты знаешь?
– Я тебя увидела по телевизору, когда была презентация шоу.
– Слава богу… – Габриэла со вздохом облегчения расположилась на диване, Малина посмотрела на нее с недоумением, поэтому Габрыся пояснила: – Если бы ты знала об этом давно, много лет – я бы тебе в жизни этого не могла бы простить. Кто они? Мои… наши родители? – голос Габриэлы звучал почти спокойно, но это скорей всего от шока. Просто до нее пока не дошло, что вот – нашлась ее семья, та самая семья, которая бросила ее на коврике.
По лицу Малины скользнула тень отвращения.
– Мать – киоскер, отец – электрик, работали в колхозе, пока колхозы существовали. В жизни ровно ничего не достигли…
– В колхозе? Так они не в Варшаве живут?
– Нет. Они всю жизнь плодили нищету в Подкарпатье, в маленьком городке, да почти в деревне, где единственное что и было хорошего, тот самый колхоз, пока не сгинул. Так что ты счастливица, что жила здесь.
– Ничего себе счастливица! – взорвалась Габриэла. – Ты вообще понимаешь, что они сделали? Эти твои родители? Они подбросили меня чужим людям на коврик у двери! Новорожденную! Завернутую в тряпку, с бутылкой молока – оставили на лестничной клетке!
Ей пришлось прерваться – слезы не давали говорить, душили, а плакать она не хотела.
Малина слушала с замирающим сердцем. У нее самой не было совести – она это всегда признавала, но она и представить себе не могла, что ее мать была способна… ее сестру…
– Почему они это сделали? – спросила Габриэла, глядя на Малину глазами, полными слез.
– Мы были очень бедные. Ты просто не представляешь себе, какая там, в Подкарпатье, царила нищета.
Как раз это Габриэла, которая выросла в Бещадах, прекрасно знала.
– Я была седьмым ребенком.
– Седьмым?
– Да. Они наплодили шестерых и были крайне удивлены, когда через десять лет появилась еще и я. Я думаю, хотя это и не оправдание, конечно, что с двумя дополнительными «ртами» они бы просто не выжили… не справились. Они уже со мной не знали, что делать, – теперь уже в голосе Малины звенели слезы. Такое уж было время и такие люди. – Ты была… была очень… несчастна, живя у чужих людей? – спросила она, глядя на Габрысю глазами побитой собаки, пытаясь улыбнуться.
– Нет. Мне, слава богу, очень повезло – очень! Тетя Стефания любит меня всей душой, а я люблю ее. Так что я была, наоборот, очень даже счастливая.
В этот момент она почувствовала прилив такой любви и благодарности к своей опекунше, что еле удержалась, чтобы не вскочить и не побежать к ней немедленно и не упасть к ней в объятия, почувствовать прикосновение любимых рук, услышать нежные слова, полные любви и заботы.
– Можно только позавидовать, – горько заметила Малина.
Габрыся заморгала, словно очнулась от прекрасного сна.
– Мне пора идти. Когда я вернусь, сестренка, давай встретимся. И ты познакомишь меня с семьей.
– Вот так я познакомилась со своей сестрой, – закончила она рассказывать и смотрела на тетю Стефанию в ожидании.
Пожилая женщина молчала в задумчивости.
– Жизнь у меня была нелегкая, – заговорила она наконец. – Я хорошо знаю, что такое нищета, потому что после войны страшно бедствовала: не было крыши над головой, работы, меня преследовали из-за репрессированных родственников и за принадлежность к АК. Нет, мне не было легко. И я не знаю, как бы я выжила тогда, в то время, с семерыми детьми. И я поражаюсь Малине: она последняя, седьмая, но она вырвалась из этой среды и смогла так изменить свою жизнь!
– Тетя! – горячо запротестовала Габриэла. – Но они же меня отдали, бросили! Такое же нельзя простить!
– Эй, но ведь тебе было со мной не так уж плохо? – Стефания обняла Габрысю и крепко поцеловала.
Габрыся смутилась.
– Я не это имела в виду. Ты же знаешь, что я тебя очень-очень люблю. Но… они же мои родители! Моя мать! Как она могла?!
– Спросишь у нее, когда вернешься. Думаю, что она очень боится той минуты, когда ты появишься перед ними и задашь этот вопрос. И я искренне им сочувствую.
– Ага, боятся они, – гневно воскликнула девушка. – Они наверняка думают, что я там, на этом коврике, и отдала Богу душу!
– А я уверена, что они видели тебя по телевизору. А раз вы с сестрой настолько похожи… Наверняка они уже ждут тебя и боятся…
– Если они меня видели, так почему же не написали?! Не позвонили?! Да что они за люди такие, черт их побери?! – снова взорвалась Габриэла. – Я была такая счастливая, такая счастливая, пока не узнала…
Она вдруг умолкла и зарделась румянцем, бросив искоса смущенный взгляд на тетю.
Стефания тут же взяла ее за подбородок и заглянула ей в глаза.
– Эй, моя дорогая, что ты пытаешься скрыть от своей старой тетушки? – подозрительно прищурилась она. На лице девушки появилась несмелая улыбка. – Габуся! Ты встречалась с Павлом!
– Не только встречалась, – пробормотала Габриэла, опуская голову на плечо тети. – Я занималась с ним любовью! – прошептала она прямо в ухо тете.
Та обняла ее со слезами на глазах.
– Было хорошо? Красиво? – спросила она с тревогой.
– Немножко темновато и не очень удобно. Но красиво, – успокоила ее Габриэла.
– И где же вы это делали, что там было «темновато и не очень удобно»?
– В подвале, – рассмеялась Габрыся.
– В подвале?!
– Ну так получилось…
Стефания покачала головой.
– Да, яблочко от яблони недалеко падает. Ведь мой первый раз тоже был в подвале. И тоже было красиво, хотя темно и неудобно…
До поздней ночи они сидели с бутылкой шампанского, то хихикая, то всхлипывая – ни дать ни взять две пенсионерки.
А назавтра, когда Габриэла улетала в Тунис, Павел пришел на аэродром, чтобы ее проводить, и это сделало ее счастье уж совсем полным и невозможным.
