— Очень мало, только ты и я, — сказала она. — Но это неважно, нам больше достанется.
Она налила себе чаю, а Билли дала чашку с молоком. Она пыталась чем-нибудь занять ребенка, но мысли ее все время витали вокруг Нормана, большой фабрики, работающей день и ночь, и бесконечного потока машин и самолетов. Совершенно неожиданно ее глаза наполнились слезами, и прежде чем она смогла скрыть их, они покатились по щекам. Билли поднялся со своего места за столом.
— Тебе больно? — спросил он.
Карлотта покачала головой.
— Я очень глупая, — ответила она.
Он приблизился к ней, внезапно обхватил ручонками ее шею и прижался лицом к ее лицу.
— Не плачь, — прошептал он. — Где у тебя болит?
Карлотта улыбнулась сквозь слезы.
— Да, — сказала она, — мне очень больно, и я не знаю, что мне делать.
— Надо принять лекарство, — серьезно посоветовал Билли.
— Боюсь, что лекарство мне не поможет, — ответила Карлотта.
Он посмотрел на нее.
— Это должно быть очень сильная боль.
— Да, — сказала Карлотта. — Заканчивай свой чай, дорогой. Я пойду наверх.
Она вышла из комнаты, по широкой лестнице вбежала в свою спальню и закрыла дверь.
Отчаяние волна за волной охватывало ее, ломая ее сопротивление и приводя в какое-то странное оцепенение. Ей казалось, что она смотрит в свое сердце и видит там только страдание и пустоту, без единого луча надежды. «Что же делать?» — спрашивала она себя. Уверенность в том, что ее очарование и красота преодолеют все препятствия, была утрачена. Норман не казался ей больше человеком, любящим ее и недостойным особого внимания. Она видела, что в нем было то, чего не доставало ей. В сравнении с ним она была пуста и ничтожна.
«Я нанесла ему удар, я ранила его, намеренно причинила ему боль», — говорила она себе. Громко повторяя эти слова, она ходила по комнате, чувствуя, что стены давят на нее, пленницу без единого шанса на спасение.
Ей хотелось сейчас же уехать в Лондон, броситься к Магде и рассказать ей о том, что произошло, но чувство стыда не позволяло ей никому, даже Магде, рассказать о том, как она вела себя с Норманом. Ей вспомнились слова приемной матери в день свадьбы. Она видела Магду в своей комнате после свадебной церемонии. Она видела грусть на ее лице и слушала ее умоляющий голос. И не обратила на это внимания. Она ожесточила свое сердце и умышленно позволила злобе и несправедливости ослепить себя, и не видела ничего, кроме своей нелепой любви к Гектору.
Какой дурой она была, абсолютно сумасшедшей дурой! И вот результат.
Замужество, которое не было замужеством, муж, который презирает и ненавидит ее, и кто может упрекнуть его? Прошло много времени. Карлотта переоделась, напудрила лицо и спустилась вниз. Норман приехал домой с фабрики и играл с Билли. Он привез ему миниатюрный поезд и рельсы. Теперь они раскладывали их в большой гостиной на паркетном полу. Некоторое время Карлотта стояла в дверях, глядя на них, пока они не заметили ее присутствия.
Билли позвал ее.
— Иди сюда, посмотри на мой подарок, — радостно воскликнул он. — У меня есть поезд, мой собственный поезд.
— А какой он красивый! — сказала Карлотта.
Норман не поднял головы. Он стоял на коленях на полу, соединяя рельсы. Она посмотрела на него, надеясь, что он заговорит с ней.
— Мне очень понравилась фабрика, — наконец почти робко сказала она.
— Я рад, — ответил Норман, все еще не глядя на нее.
— Удивительно, что все это принадлежит тебе, — продолжала она.
— Да, она дает большую прибыль, — ответил он.
Она почувствовала, что он намеренно как бы дал ей пощечину, но удержала гневные слова, готовые сорваться с ее губ, и ушла. Стоя у окна, она наблюдала, как Норман уложил рельсы так, что они расположились под роялем и вокруг мебели. Он завел паровоз и пустил по линии. Он был погружен в свою работу, а Билли смотрел на него, как на божество.
Карлотте казалось, что она постоянно находит что-то новое в характере человека, за которого вышла замуж и который все еще оставался ей чужим.
«Кто бы подумал, — спрашивала себя она, — что Норман будет так умно и тактично обращаться с детьми». Теперь, когда понимание, наконец, пришло к ней, она с каждым днем открывала в нем новые привлекательные черты, но было поздно.
Билли не ложился спать, пока не наступило время переодеваться к обеду. Карлотта спустилась вниз на полчаса позже, как раз когда зазвучал гонг. Она и Норман пошли прямо в столовую. Они медленно поговорили об обычных вещах, пока слуги были в комнате, но когда они, наконец, остались одни и Норман попросил разрешения зажечь сигару, она задала ему вопрос.
— Ты видел сегодня доктора Мэтьюса? Что он сказал о Билли?
— Я решил усыновить ребенка, — ответил Норман. — Нужно будет взять для него гувернантку, пока он не подрастет, чтобы пойти в школу. Он славный малыш, и я верю, что получив хорошее образование и шанс в жизни, Билли станет достойным человеком. Во всяком случае, у него всегда будет работа на фабрике. — После паузы он добавил: — Для начала я положу на его имя небольшую сумму денег, за эти годы она возрастет.
— Я рада, что ты решил это сделать, — сказала Карлотта. — Он милый, его очень хорошо воспитали. Его родители, вероятно, были хорошие люди.
— Я люблю детей, — сказал Норман, наливая себе бренди, — и так как вряд ли у меня будут свои дети, я хочу, чтобы Билли занял их место.
Карлотта сжала руки.
— Норман, — хрипло сказал она, — неужели ты по-прежнему … и это навсегда?
Норман посмотрел на нее и поднял брови.
— По-прежнему что? — спросил он.
— Неужели ты не можешь простить меня? — сказала Карлотта. — Неужели ты никогда не забудешь ту ночь?
Наступила тяжелая пауза.
— Как это любезно с твоей стороны просить меня о прощении, — ответил Норман, медленно подбирая слова. — Конечно, если ты хочешь, то я тебя прощаю, но уверяю тебя, что мне нечего прощать. Я люблю правду и всегда предпочитаю ее хитрости.
— Но это не было правдой, — сказала Карлотта. — Клянусь тебе, Норман…
Он прервал ее.
— Моя дорогая, ты не должна слишком искушать мое доверие. И зачем расстраивать себя? У нас у всех был очень длинный день. Может быть, пойдем в гостиную?
Он поднялся и открыл дверь. В тот момент, когда она собиралась ответить ему, в холле появился лакей, и она поняла, что он может услышать их разговор. Выйдя из столовой, она не пошла в гостиную, а взбежала наверх, в свою спальню. В уединении своей комнаты она громко сказала:
— Это безнадежно. О Боже, как безнадежно! А я … хочу его, хочу его любви.
