«Организация» продолжает свои кровавые расправы. Осужденный Горин, который, мог бы вывести следствие на «Организацию», очень своевременно убит в СИЗО сокамерниками.
Калидус распространяется по стране со скоростью атомного взрыва, а Матвеев — единственный человек, который мог бы остановить распространение бактерии, — продолжает молчать.
Генерал-майор тянет время как может, оттягивая судебный приговор, давая возможность Вадиму выяснить у Матвеева хоть что-то, но все зря. Теперь, когда за дело взялись ООН, ни от Вадима, ни от его начальника больше ничего не зависит.
Не занятая ничем кроме сна и безделья, я размышляю обо всем этом днем и ночью. Матвеев, Горин, Организация. Все это взаимосвязано, все это кому-то выгодно, и важно понять кому. Ответ на этот вопрос может дать только ученый. Он же может помочь и с остановкой эпидемии.
Должны быть рычаги давления. Должно быть что-то, за что можно зацепиться…
Из размышлений, от которых уже начинает пухнуть голова, меня вытаскивает голос Вероники.
— Добрый вечер, девочки. Ну как вы? — Обычно сияющая Вероника, сейчас выглядит выжатой, как лимон. Голос звучит тускло и устало.
Девчонка на соседней койке, буркнув, что у нее все прекрасно, отворачивается к стене, воткнув наушники в уши. Вероника садится на стул рядом с моей койкой и откидывается на спинку.
Запускает руки в волосы и пальцами массирует кожу головы. Прикрывает глаза.
— Вадим звонил. Велел заходить к тебе каждый час, но у меня не получается, извини.
— О, боже. Все в порядке, Вероника, даже не думай слушать его. — Возмущенно вскрикиваю я. — Я тебя не выдам. — Добавляю со смешком.
Вероника и так заходит ко мне довольно часто, а во время ее ночного дежурства, мы и вовсе проводим с ней по несколько часов, болтая и попивая чай в ее кабинете.
— Мне кажется, что мир рушится, и вот-вот упадет нам на головы. — Говорит Вероника, устало вздыхая.
— Не рухнет. — С улыбкой произношу я, и легонько сжимаю ее руку в поддерживающем жесте. Она нуждается в поддержке, и в заботе, хотя с виду и не скажешь. Сильная, уверенная в себе женщина, открытая, добрая, бескорыстно помогающая бездомным людям, а теперь еще и больным Калидусом, для которых не нашлось места в государственных больницах. — Мир не рухнет, пока в нем есть такие люди, как ты.
Вероника фыркает.
— Ох, Агата. Не надо меня идеализировать. Я далеко не ангел. — Возражает Вероника, горько усмехнувшись. — Когда Кирюша был болен, и врачи утверждали, что у его порок сердца неоперабельный, я из кожи вон лезла, чтобы спасти ему жизнь, чтобы доказать обратное. Мне не к кому было обратиться за помощью…
С сочувствием смотрю на Веронику.
Часть этой истории мне уже известно.
Обеспеченная, красивая, холеная женщина, жена богатого и уважаемого человека, но, к несчастью, бракованная. Бесплодная.
У нее было все, деньги, слава, даже власть. Но не было у нее одного — счастья.
Ни деньги, ни слава не затыкали зияющей в груди пустоты, и в какой-то момент сдавшаяся и отчаявшаяся Вероника, принялась их заглушать алкоголем и наркотиками. Сначала была травка, потом кокаин. В пьяном угаре жизнь кажется вполне сносной. Алкоголь, щедро сдобренный хорошей порцией кокаина, мягко заполняет любую душевную пустоту, затягивает ее ласковым туманом, он продлевает существование и позволяет не свихнуться.
Муж пытался ее лечить, возил от одного врача к другому, от одного психолога к следующему. Он честно старался ее спасти, но очень скоро сдался. Сначала он перестал с ней спать. Затем целовать, уходя на работу. А после и вовсе разговаривать. Ему было стыдно за нее, ему было противно. Ему надоело возиться с ней, и он завел любовницу. Вероника понимала — это было начало конца. Очень скоро эта девушка забеременеет, и бракованная Вероника отправится на помойку за ненадобностью.
В тот день, когда Вероника узнала о новом увлечении мужа, она отправилась в бар. Нашла там самого красивого мужчину и переспала с ним. В тот вечер она не пила, не было необходимости. Она упивалась чувством торжества, чувством справедливой мести. Она мстила мужу, мстила всем клятвам и брачным обетам, она смеялась над ними и танцевала на их пепелище.
Она думала, что поступила справедливо, но муж справедливым ее поступок не счёл.
Она сама призналась ему в содеянном через пару недель.
Муж выгнал ее со скандалом, без гроша в кармане. Голую и босую. С позором.
Но тогда ей было уже все равно. Она шла по улице, прижав к груди, тест-полоску с положительным результатом, и на ее лице цвела широкая улыбка. Тот день, день, который должен был бы стать концом ее жизни, стал началом чего-то нового. Настоящего.
Вероника вернулась в свою крохотную однушку, пошла на работу в простую городскую больницу, медсестрой, перебивалась с хлеба на воду, но более богатой она не ощущала себя никогда.
День, когда родился Кирилл, стал одновременно и самым счастливым и самым несчастным. Появление на свет сморщенного кричащего чуда затопило женщину волной бесконечной любви, но поставленный почти в тот же день страшный диагноз выбил почву из-под ног. Неоперабельный порок сердца. Мальчик долго не проживет.
— Денег у меня тогда не было, и мне приходилось делать… гнусные вещи. Сейчас об — этом даже вспоминать страшно… И стыдно… Не хочу тебя пугать. — Горько вздохнув продолжает Вероника. — Но тогда, поверь, если бы меня попросили умереть, я бы умерла, ограбить — ограбила бы, убить — я бы убила. Я бы пошла на убийство ради спасения своего ребенка. На что угодно пошла бы…
Вероника говорит, а я чувствую, как волосы у меня на загривке встают дыбом. Не от того, что говорит она какие-то ужасные вещи, нет. В глубине души я могу ее понять. Внутри меня происходит что-то странное. Будто какое-то озарение трепещет где-то на краю подсознания, нечто очень важное, но я пока не могу ухватить его за хвост и рассмотреть. В памяти почему-то всплывает Матвеев и его слова. Хотя нет, даже не слова, скорее ощущение. Чувство боли, тревоги и наконец торжества, когда он говорил о своей дочери. Что-то очень похожее на то, что сейчас чувствует Вероника, говоря о своем сыне.
Есть в этом что-то общее, но я никак не могу выстроить логическую цепочку…
— Больше года я пыталась справиться со всем этим сама, ездила по врачам, занимала у всех, у кого только могла, влезала в кредиты. Побиралась, как нищебродка. Даже у бывшего мужа пробовала просить. — Продолжает рассказ Вероника. — Он, конечно, не дал. Тогда я решила попытать счастья, и принялась искать отца Кирюши. Я знала только его имя и то, что он следователь. Не густо, да? — Усмехается женщина. — Искала я его полгода. В итоге он сам меня нашел. Уж слишком озадачил его пристальный интерес какой-то неизвестной тетки, которая все ходит по отделениям полиции да выспрашивает лейтенанта Вадима. — Вероника смеется.
Я улыбаюсь в ответ.
— И что же дальше?
— Рассказала ему что к чему. Но знаешь… тогда я уже не питала особых надежд. Да и Вадим, сама понимаешь, не походит на человека отзывчивого, — ухмыляется Вероника, — но именно Вадим мне и помог. Сначала он заставил моего мужа, уж не знаю каким-таким образом, поделить совместно нажитое имущество. А затем привез сюда японца…
Вероника застывает, погружаясь в воспоминания. Несколько минут сидит с отсутствующим взглядом, затем тихо добавляет, глядя куда-то в сумерки за окном:
— Я никогда не питала нежных чувств к Вадиму. Он был всего лишь случайной связью. Но эта связь оказалась самым важным событием в моей жизни. Я не люблю Вадима в обычном понимании этого слова… но я люблю его очень сильно. Я считаю его одним из самых лучших людей на земле.
Я моргаю, затаив дыхание. Впитывая каждое слово. От откровений Вероники у меня буквально кружится голова, а в груди запутывается клубок из противоречивых чувств.
Там и ревность, и сочувствие. И любовь, и ненависть. И злость, и прощение.
Добрый Вадим. Справедливый Вадим. Жесткий Вадим. Вадим, бездушно использующий меня в своих целях. Вадим — лучший человек на земле.
