Тимур
— Тимур, то, что сказала Лера, правда? — Елизавета поворачивается ко мне.
— Да, — выдавливаю с трудом. — Но к сегодняшнему инциденту я не имею никакого отношения.
— Боже, какой же ты лжец, Алаев! — восклицает Грановская в сердцах. — И трус!
Из ее глаз брызгают слезы и, жалобно всхлипнув, она прячет лицо в ладонях.
Она мне не верит. Не верит ни единому моему слову.
— Дочка, не плачь! — суетится Елизавета. — Тебе нельзя нервничать!
— Пусть он уйдет! — надрывно кричит Лера. — Пусть уйдет! Пожалуйста!
Худые плечи жалобно содрогаются. Хочется протянуть руку и погладить ее по спутанным пшеничным волосам, но я понимаю, что это невозможно. Ни теперь, ни когда-либо в будущем. Между нами пролегала пропасть величиной с Марианскую впадину. И мост через нее уже не перекинешь.
С ужасом глядя на Лерину истерику, пячусь назад. Упираюсь спиной в стену. Протягиваю руку и, нащупав пальцами дверную ручку, практически вываливаюсь из палаты.
Желудок неприятно сжимается. Мутит. Дико тянет курить. Были б в кармане были сигареты, задымил бы прямо здесь. Мне срочно нужна разрядка. Иначе я просто взорвусь. Рассыплюсь на плоть и кости.
В яростном приступе безысходности ударяю кулаком в стену. Физическая боль отрезвляет и успокаивает. Снова удар. И еще один. Костяшки — в кровь, белая стена — в красно-бурых разводах.
Так-то лучше.
Тяжело дыша, меряю шагами коридор. Один, два, три, четыре, пять. Это отвлекает. Немного, но все же.
— Тимур! — резкий отклик отца сотрясает воздух.
Останавливаюсь и вскидываю глаза. Он несется на меня как бык на красную тряпку матадора: глаза налиты кровью, ноздри раздуваются. Приблизившись, старик размахивается и заряжает мне увесистую оплеуху.
— Доигрался, гаденыш! — орет, напрягая жилы. — Чуть до могилы девочку не довел!
— Это не я, — отвечаю тихо.
Внутри меня больше нет ни злобы, ни возмущения, ни даже вполне закономерной обиды за несправедливые обвинения. Ничего не бурлит и не клокочет. Гробовое безмолвие. Эмоции перегорели, превратившись в пепел.
Я опустошен. Выпотрошен до предела.
— Лера нам все рассказала про твои отвратительные выходки, — на миг отец прикрывает веки и осуждающе качает головой. — Господи… Почему мы с твоей матерью не замечали, что растим настоящего монстра?
Мы пересекаемся взглядами, и я замечаю, что гнев в его глазах потух. Там лишь чудовищная усталость и беспросветное разочарование.
Он жалеет, что дал мне жизнь. Жалеет, что я его сын.
— Не повезло тебе, пап, — усмехаюсь горько. — Сочувствую.
— Дождешься от тебя сочувствия, — не распознав моей иронии, он морщится и трет переносицу. — Значит так, пока Лера восстанавливает здоровье, в доме не появляйся. Где-то через месяц она уедет. Надеюсь, эта ситуация хоть чему-то тебя научит, и ты наконец повзрослеешь.
— Куда уедет?
— А это уже не твое дело, Тимур, — припечатывает с пренебрежением. — Все, иди отсюда. Нечего тебе здесь ошиваться. Достаточно уже натворил.
С этими словами отец разворачивается и устремляется по направлению к палате Грановской.
Несколько секунд смотрю ему вслед, а затем тоже трогаюсь с места. Понурив голову, бреду по пустому коридору больницы, миную несколько лестничных пролетов и выхожу на улицу.
Интересно, что же случилось с Лерой на самом деле? Кто закрыл ее в комнате? И главное — зачем?
Медленно перебираю в сознании детали минувшей ночи, и паззлы событий постепенно складываются в единую картинку. Твою ж мать… Ну конечно! Как я сразу не заметил столь очевидного противоречия?
Веро. Она весь вечер вела себя странно. Толкала какие-то заумные речи про отношения, потом заявила, что Лера уже ушла, хотя это было не так… Если бы я проявил чуть больше внимания, то сразу бы увидел, что поведение Ланской насквозь пропитано фальшью. На это многое указывало. Например, тот факт, что Веро первая побежала наверх, когда мы стали искать Грановскую. Должно быть, спешила замести следы своего бесчинства.
Разумеется, она не знала о проблемах Леры со здоровьем. Просто хотела «подшутить». Но это все равно ее не оправдывает!
Я жутко зол на Ланскую. Но еще больше злюсь на себя. Ведь надо быть дебилом, чтобы не понять простую истину: Веро пошла на это из-за меня.
Ее стремление вернуть наши отношениях перешло разумные границы и трансформировалось в этакую манию. Само собой, в этом есть и моя вина… Я ведь тоже хорош: не раз и не два подбрасывал дров в огонь ее одержимости. Трахался с ней. Принимал ее ласки. С рук кормил лживыми надеждами.
Неприятно, что Веро так жестко меня подставила, но, с другой стороны, в этом есть свои плюсы. Случившееся обнажило уродливое нутро моей благополучной, на первый взгляд, жизни, и я наконец достиг дна. Не только нравственного, но и социального.
Девушка, поработившая мои чувства, убеждена, что я желаю ей смерти. Родной отец жалеет, что я появился на свет.
Как видите, падать ниже мне уже некуда. Поэтому отныне существует лишь путь наверх.
Внезапно на нос приземляется что-то холодное, и, вздрогнув, я задираю голову. Аспидно-черное небо роняет воду. Ревет, вторя настроениям моего сердца. Прозрачные дождевые капли разбиваются об асфальт, превращаясь в мутные серые лужи.
Я и сам напоминаю летящую с неба каплю — меня снова и снова расшибает об землю, расщепляя на сотни осколков. Размазывает нещадно. Ни вдохнуть, не выдохнуть не получается.
Грязь повсюду: под ногами, в душе, в мыслях. Даже луна, висящая над сумрачным городом, кажется какой-то грязной. Должно быть, из-за дымки мрачных туч, что затянули высь.
— Курить есть? — спрашиваю у какого-то алкаша, примостившегося с торца автобусной остановки.
Забулдыга приподнимает сонные веки и сканирует меня оценивающим взглядом. Копошится в кармане поношенной куртки и протягивает помятую пачку. Обычно я крайне брезглив, но сегодня как-то пофиг. Вставляю дешевую сигарету меж зубов и, умудрившись прикурить от спички, затягиваюсь.
То, что нужно. Хоть и чересчур ядрено.
— Спасибо, брат, — киваю своему случайному спасителю.
Тот что-то невнятно бормочет и снова погружается в пьяную дремоту.
Докурив до фильтра, выхожу из-под козырька. Шагаю прямо под усиливающийся дождь. Буквально через минуту промокаю до нитки, но упорно продолжаю идти.
Говорят, что молодость — это самый счастливый этап. Но умалчивают о том, что он еще и самый сложный. Ты мечешься по жизни, как загнанный в клетку зверь. Путаешься в собственных желаниях и плутаешь в системе ценностей. Толком не понимаешь, почему то, что плохо в теории, хорошо на деле, и наоборот. Ты совершаешь ошибки и какого-то черта не учишься на них. Падаешь, поднимаешься, снова падаешь.
Молодость — это период, когда постепенно становится ясно, каким человеком ты будешь. Достигатором или нытиком. Победителем или размазней. Добряком или циником. Это время самоопределения и выбора. Момент, когда еще не поздно стать лучше.
Детство уже позади.
Но зрелость еще не наступила.
И взрослеть неизбежно придется в одиночестве.
