Он не намеревался ее задеть: в Эфиопии у зажиточных горожан было принято иметь прислугу и молодые женщины в таких семьях часто вообще не умели готовить. Однако Налия с пониманием кивнула и заявила:
— Тут ты ошибаешься, Айвар: меня мать с детства приучала к самостоятельности. Я потом сама их с отцом встречала с работы к ужину: и картошку с курицей жарила, и оладьи пекла. Мама часто говорила, что когда-нибудь это может пригодиться, и оказалась права. Она ведь родилась в простой семье и тоже все умеет делать сама. А папа по выходным, если был дома, сам готовил кытфо. Он считает, что только мужчина способен порубить и поперчить сырое мясо так, чтобы оно не превратилось в нечто склизкое и сохранило «живой вкус».
Блины действительно удались прекрасно: пышные, румяные и с ажурной каймой по кругу. Айвар вдоволь наелся и с улыбкой посмотрел на девушку, которая все больше его удивляла. Она тоже вдохновенно его рассматривала, хотя выглядел он сейчас по-домашнему — у себя Айвар обычно носил свободную льняную рубашку этнического кроя на шнуровке и длинные бриджи. Но эта легкая простая одежда прекрасно подчеркивала его крепкое телосложение.
— А у тебя, как я вижу, нет водопровода? — спросила Налия.
— Верно, все по старинке: воду приходится носить со двора, но она по крайней мере приемлемого качества. Вот здесь у меня всегда есть запас.
Он кивнул в сторону большого чана, который стоял в углу кухни.
— Принесешь еще на всякий случай? — сказала девушка, вставая и собирая посуду.
Айвар немного помедлил, взял пару канистр и пошел вниз. Когда он вернулся, Налия уже лежала в постели, укрытая тонкой простыней, и Айвар заметил, что на ее лице и волосах остались капли воды.
— Тебя долго пришлось ждать, — сказала Налия и протянула ему навстречу руки.
Он быстро и безмолвно направился к ней, одновременно управляясь со шнуровкой и поясом штанов. В нем снова закипела нежность вместе со сладкой, азартной злостью, и именно этого, как он чувствовал, та и добивалась. Налия стянула с Айвара трусы и торжествующе вскинула вверх ноги, обвивая его талию, вовлекая в самый приятный и желанный плен. Он легко, почти без подготовки проник внутрь и начал плавные движения, обещающие яркую кульминацию, — Налия отговорила его от барьерной контрацепции, убедив, что предохраняется сама. Было невероятно жарко от общего дыхания, скользко от смешавшегося пота, их кофейная кожа маслянисто блестела в отблесках лампы. Слушая учащенное биение сердец, ласкаясь одинаково пухлыми губами, соприкасаясь одинаково белыми ладонями и ступнями, они будто объединялись в невероятно красивом африканском ритуале. «Какая же она родная, — вдруг подумал Айвар. — Как же это все правильно...»
В этот раз Айвар задремал, когда они наконец оторвались друг от друга, и когда он открыл глаза, прошло больше двух часов и за окном уже совсем стемнело. Глянув на спящую рядом девушку, он приподнял простыню и залюбовался красотой ее обнаженного тела, сильного, гибкого и удивительно грациозного. Айвар не сдержался и стал целовать ее шею, плечи и проступающий позвоночник.
— Отстань, Айвар, я хочу спать, — лениво промолвила Налия и перетянула простыню на себя.
— Тебе даже не обязательно для этого просыпаться, я и так справлюсь, — заметил молодой человек, который сильно раззадорился этим протестом после того, как легко и бесцеремонно она освоила его дом и постель.
— А это уже будет насилие над бесчувственным телом, — усмехнулась девушка и снова прикрыла глаза.
Тут уж Айвар не утерпел, быстро повернул ее на живот и накрыл своим телом, не давая никакой возможности двигаться. Впрочем, Налия и не сопротивлялась. Несколько легких непристойностей, которые она изрекла в его адрес, были скорее из-за избытка чувств, чем от возмущения.
— Ничего, зато утром тебя самого можно будет брать тепленьким, — мстительно сказала девушка, когда Айвар умиротворенно откинулся на спину.
— Ну ты и Мессалина! — отозвался парень, выразительно поглядев на нее. — Только имей в виду, что потом мне надо будет к ребятам, у нас тренировки. Подводить их из-за своих любовных игрищ я не собираюсь.
К этому Налия отнеслась с пониманием, и так между ними начались отношения, которые не стоило называть романом — все-таки от этого слова веяло легкостью и мимолетностью, словно от короткой книги. Каким бы интересным и захватывающим ни был ее сюжет, с последней страницы она уже не могла остаться частью жизни. Здесь же, как чувствовал Айвар, зарождалось нечто совсем другое. По выходным дням они гуляли по цветущим богатым районам и мрачным нищим кварталам, катались на машине по окрестностям. А в будни Налия нередко встречалась с Айваром в обеденное время и они вместе ходили в кафе рядом с больницей, рассказывая друг другу о работе и о жизни. Постепенно она поведала ему все о том, как жила после их расставания.
Слова Налии о том, что она «лежала лицом к стене», вовсе не были преувеличением. Она страшно поругалась с родителями, заявив, что они, как давние друзья семьи Айвара (эта дружба началась еще до приезда в Россию), обязаны были забрать осиротевшего мальчика к себе. Девушка была уверена, что он со дня на день откликнулся бы на ее чувства: не зря же они в лагере проводили столько времени вдвоем и на прощание, когда Налия уезжала в Москву, обменялись смешными поцелуями в щеку. А еще в это лето мальчик преподнес ей букетик из водяных лилий, которые неведомо каким образом отыскал на местных болотах. Может быть, Айвар чуть позже и признался бы ей в чем-то более сильном, чем трогательная детская привязанность, но случившаяся трагедия оставила все это на отколовшейся части его разбитой жизни.
Налия даже попыталась узнать что-нибудь о том, куда увезли Айвара, но из этого ничего не вышло. И после этого она временно ушла из дома, бросила учебу и прибилась к дурным компаниям. К счастью, ум и недоверчивость не дали ей попасть в беду, как это случалось со многими ее сверстницами, ступившими на нелегкий путь поисков себя. Впрочем, мало кто решился бы совершить с девушкой что-то против ее воли — сама Налия на полном серьезе утверждала, что в таком случае дралась бы до смерти, чужой или своей, и Айвар в это верил. Ее широкие плечи, крепкие руки и по-крестьянски грубоватые кисти, унаследованные от предков, внушали осторожность тем, кто лучше всего понимал язык силы.
Но затем здравый смысл взял верх над порывами. Помирившись с родителями, окончив МГИМО и выучив, помимо английского и амхарского, популярный в Африке французский язык, эфиопка со страстью занялась исследованием мира. Но вместо шопинга и развлечений класса «люкс» Налия выбирала самые необычные и неудобные маршруты и извлекала из каждого увиденного города, поселка или пункта все странное, скрытое, теневое, о чем не знают туристы, не сочиняют маркетинговых баек гиды и не пишут авторы глянцевых буклетов. Узнав о «задворках» Парижа, Рима, Барселоны и других священных Граалей для обывателей всего мира, она устремилась к своим корням, в Африку. Тогда Налии уже было понятно, что так плохо, как там, в Европе не живут и самые бедные люди.
Самым страшным девушке казалось отношение к жизни, здоровью и страданиям в нищих странах Африки. Христианские традиции, которых придерживался эфиопский народ, приписывали боли и лишению какое-то обаяние и благородство, и Налия давным-давно думала так же. Тем более стихи и проза русских классиков, которые она проходила в московской школе, учили тому же, и жизнь без скорби и надлома представлялась неполной или неправедной.
Однако в беднейших регионах Эфиопии и других несчастных стран Налия поняла, сколько в этой идее лицемерия. На своем пути ей довелось общаться с членами разных гуманистических движений, многие из которых не стремились помочь страждущим, а только искали приключений и верили в идеалы, кое-как сшитые еще по лекалу культуры хиппи. Но истинных подвижников не пугало погружение в мир голода, разрухи, страшных болезней, паразитов, сепсиса и прочей мерзости, являвшейся буднями для множества людей. Они и объяснили Налии, что мало просто отмыть человека, дать ему лекарство и накормить, что это не имеет смысла без просветительской работы, которая прививает ему чувство ответственности за свое здоровье, безопасность, достоинство.
