головой.
— Это любезно с вашей стороны, но я думаю, что могу остаться здесь, если это разрешено.
Последнее, чего я хочу, — это испортить Рождество чьей-то семье. Мое сердце бешено колотится, когда я обращаю свое внимание на то место, где только что стоял Оак, но его там больше нет. Интересно, что он делает во время рождественских каникул?
Наталья пожимает плечами.
— Я никогда не слышала, чтобы люди оставались здесь.
— Проблема и в том, что тебе придется готовить себе еду самостоятельно, — добавляет Адрианна, бросая взгляд на персонал кафетерия. — Почти уверена, что работники не будут здесь торчать.
— Тебе придется спросить разрешения у директора Бирна, — говорит Камилла.
Я киваю в ответ, снова оглядывая столовую в его поисках.
— Да, наверное, мне лучше найти его и спросить, возможно ли это.
— Хочешь, я пойду с тобой? — Спрашивает Наталья.
Я качаю головой.
— Нет, со мной все будет в порядке. Я найду тебя позже в классе.
Они все кивают, когда я выхожу из столовой в сторону офиса Оака. Сердце бешено колотится в груди, когда я подхожу ближе, зная, что единственный раз, когда мы остались наедине после ночи в коттедже, закончился трахом.
Я подхожу к его кабинету и поднимаю руку, чтобы постучать, борясь с нервами, трепещущими в глубине живота. Трижды стучу костяшками пальцев по двери и жду.
— Кто там? — Его голос гремит с другой стороны.
— Ева Кармайкл, сэр, — отвечаю я, переплетая большие пальцы вместе.
После пары секунд тишины следуют звуки шагов, а затем он появляется в дверном проеме, свирепо глядя на меня.
— Ты здесь, чтобы извиниться? — Спрашивает он.
Я хмурю брови.
— Что?
— Я спросил, ты здесь, чтобы извиниться?
Я качаю головой.
— Ради всего святого, за что?
Оак оглядывает коридор, как будто проверяя, чисто ли там, прежде чем сильно схватить меня за запястье и потащить в кабинет.
— За разговор с Дмитрием после того, как я недвусмысленно сказал тебе, что больше никогда не хочу видеть его рядом с тобой.
Дверь захлопывается, когда он косится на меня.
— Ты не можешь указывать мне, что делать, — говорю я, высоко подняв подбородок. — Ты не разговаривал со мной после того случая в классе. — Я смотрю в его свирепые голубые глаза. — Дмитрий пригласил меня на Зимний бал, и я согласилась, так как..
Звериный рык Оака прерывает меня, когда он бросается ко мне, хватает за бедра и прижимает лицом к двери. Его тело прижимается к моему.
— Ты не пойдешь на Зимний бал с этим придурком, — говорит он, его голос необычайно спокоен.
— Уже слишком поздно, я согласилась.
— Немедленно отмени свое соглашение, — рявкает он.
Я отрицательно мотаю головой.
— Это всего лишь танцы. Я точно не могу пригласить своего директора, так что ты предпочитаешь, чтобы я пошла одна?
— Да, — говорит он. — Я не буду стоять там и смотреть, как ты танцуешь с ним.
Я стискиваю зубы.
— Ты ведешь себя нелепо. Ничего не случится. Мне не нравится Дмитрий.
— Хорошо, — выдыхает он, позволяя своим губам нежно коснуться раковины моего уха. — Тогда тебе будет нетрудно сказать ему, что ты передумала.
Я пытаюсь вывернуться из железной хватки Оака, но это невозможно.
— Правда ведь? — Он нажимает.
— Я ничего подобного не сделаю. Я иду на танцы с Дмитрием, а ты можешь вести себя либо как взрослый директор школы и принять это, либо как достигший половой зрелости ревнивый идиот. Мне все равно, что, но я иду с Дмитрием.
Оак тихо рычит.
— Ты такая дерзкая девчонка. Возможно, мне нужно перекинуть тебя через колено, чтобы преподать тебе урок, — мурлычет он.
— Я пришла сюда, потому что у меня есть к тебе серьезный вопрос.
— Это правда? — Спрашивает он, осторожно приподнимая подол юбки, пока не видит мою голую задницу. — И часто ли ты не надеваешь трусики, когда хочешь задать серьезные вопросы?
— Оак, пожалуйста, — говорю я, зная, что если не остановлю его сейчас, то забуду, какого черта я здесь была.
Он отпускает меня и делает шаг в сторону, позволяя мне повернуться к нему лицом, пока он проводит рукой по своим густым темным волосам.
— В чем дело, Ева?
Я прикусываю внутреннюю сторону щеки.
— Разрешено ли ученикам оставаться в школе во время зимних каникул?
Его брови хмурятся. — Обычно нет.
Мои плечи опускаются от его ответа.
— Почему ты спрашиваешь?
Я тяжело вздыхаю.
— Я не хочу ехать домой.
Уголок его губ приподнимается в почти улыбке.
— Если я правильно помню, ты не хотела, чтобы тебя оставляли здесь шесть недель назад. — Он наклоняет голову. — Что изменилось?
Я закатываю на него глаза.
— Если ты ожидаешь, что я скажу, что это из-за тебя, то ты будешь разочарован. — Я складываю руки на груди. — Находясь вдали от родителей, я поняла, как сильно ненавижу их.
— Ненависть — сильное слово, Ева.
Я качаю головой.
— В случае с ними — нет. — Я прикусываю нижнюю губу. — Не могу придумать ничего хуже, чем вернуться домой на Рождество.
Оак садится немного прямее.
— Почему так?
Я чувствую, как горят мои щеки при мысли о том, чтобы признаться ему, как мало мои родители заботятся обо мне.
— Потому что они все равно не хотят, чтобы я была там.
Его брови хмурятся.
— Я уверен, что это не…
— Ты не знаешь, какие они. — Я качаю головой. — В тот год, когда умер мой брат, мы впервые встретили Рождество без него. Они два часа ехали к моей бабушке на празднование, забыв одну незначительную деталь. — Я делаю эффектную паузу. — Меня.
У меня перехватывает горло, когда я вспоминаю, как сильно я плакала в то Рождество, как больно мне было.
Глаза Оака вспыхивают гневом.
— Они вернулись за тобой?
Я смеюсь над этим, только чтобы удержать себя от слез.
— Нет. Они поняли, когда бабушка спросила, где я, позвонили мне и сказали, что мне придется самой позаботиться о себе на каникулах. — Я тяжело сглатываю. — Я предложила взять такси, но они сказали, что это того не стоит.
Случайная слеза скатывается из моих глаз и стекает по щеке.
Оак смотрит на меня со странным выражением в глазах, которое я не могу точно определить.
— Ублюдки, — рычит он, сжимая кулаки.
— Значит, я не могу остаться здесь на каникулы? — Спрашиваю, ненавидя, как жалко звучит мой голос.
Челюсть Оака плотно сжимается, когда он пристально наблюдает за мной.
— Ты могла бы остаться со мной, — бормочет он.
Мой желудок переворачивается, а в сердце вспыхивает надежда.
— Разве ты не будешь с семьей? — спрашиваю я.
При упоминании о семье у него сводит челюсти, но он
