в себе силы выпрямить спину и гордо пройти мимо.
Отвела взгляд, когда Матвей оказался слишком близко, свернула на лестничный пролет и почувствовала его взгляд на затылке.
Не оборачиваться! Главное – не оборачиваться!
Я не помнила, как вышла на улицу, как добралась до машины Наташи. Пришла в себя, когда подруга осторожно протянула мне бутылку коньяка.
Взяла и сделала несколько больших глотков, не чувствуя вкуса.
Матвей.
Ни разу в своей жизни я не чувствовал себя настолько хреново, как в тот день. Когда ее глаза опухшие на лестнице увидел, словно лезвием по сердцу полоснули.
Тысячу раз пожалел, что затеял этот план, что к ней приблизился, что утонул в ней без возможности выплыть. Никогда не думал, что так женщиной накрывать может. Почти чужой женщиной, незнакомой, но такой родной, что страшно становится.
Охренел в тот момент, когда понял, что обнять ее, прижать к себе, просто провести время вместе, играть в водяные пистолетики и плавать в речке с ней хочу сильнее, чем уложить в постель. Что защитить ее хочу от всего этого, только вот не получается. Никак не получается. Машина запущена, и остановить ее не в моих силах.
В пятницу, когда на работу ехал, понятия не имел, что все так закружится. Наружка засекла подозрительную активность в том салоне, где мы товар нашли, а за день до этого к ним девчонка из салона Кати заходила и пробыла несколько часов. Нас кто-то слил, возможно, свои, и Иванова вместо того, чтобы привести нас к своим поставщикам, затихарилась, постаралась избавиться от товара и уехать из страны.
Начальство приняло решение – брать всех. Проверять и шерстить каждого, кто хоть как-то был связан с нашим делом. Потеряем Иванову – концы будем еще год искать. Брали по принципу «вяжем сейчас, разбираться будем потом!»
Единственное, что я мог, – попросить пацанов из маски-шоу сильно не лютовать в салоне Кати. И украдкой написать ей сообщение, хоть так предупредить, чтоб не боялась ничего. Ольгу мы задержали до выяснения, остальных отпустили с миром.
Я зашел в кабинет, упал на стул и обхватил голову ладонями.
– Что головушку повесил, сокол? – не мог не сыронизировать Лева.
– Катерину в коридоре встретили, – вместо меня ответил Кир.
Лева присвистнул.
– А я говорил, – не преминул напомнить брат.
– Пошел ты! – беззлобно попросил я.
– Ты, Мотя, всегда без тормозов был, а тут совсем с катушек слетел со своей Катериной Романовной. Завелся, как зайчик Дюрасел с батарейкой в одном месте. Подождать совсем невмоготу было, да? Надо было обязательно именно тебе с ней сближаться… А теперь нашкодил и сидит, страдает.
Я поднял на него взгляд, который говорил много больше слов.
– О, уплыл, моряк! Что, все так серьезно?
– Я ее защитить хочу сильнее, чем трахнуть, – признался я.
– Твою ж мать… Ладно, разберемся, добьемся, женим тебя, малой. Если надо, я снова готов напялить шорты с пчелами, поить синявок и мерзнуть в речке. Слышишь? Ты только не заводись опять, с умом действуй, а то я тебя знаю, сейчас попрешь напролом и окончательно все испортишь. Затихни пока, дай Кате немного успокоиться и сам на рожон не лезь. Второе твое крупное дело, и такой залет…
А меня ломало. Физически выкручивало каждый сустав.
Я даже себе не мог объяснить, почему Катерина так меня завела. Что в ней особенного? Чем отличается от других?
И тут же пришел ответ – всем. Потому что она такая одна. Сильная и слабая одновременно. Красивая настолько, что у меня зубы сводило. Глаза у нее – омуты голубые, в которых тонуть не страшно, пахнет так, что у меня голова кружится. И улыбка светлая, что самому в ответ улыбаться хотелось.
Лева прав, я дебил без тормозов и совести. Мог бы смотреть со стороны, мог кого-то другого в разработку взять, Иванову или Лизу, вечно недовольную.
Не смог я себя пересилить.
Вокруг нее вечно мужики крутились, Додик примером. Я ей тогда правду сказал, она сама не замечала, как мужики шеи ей вслед сворачивали и слюнями обливались. А я видел.
Первые пару дней наружки понять не мог, что в ней такого. Присматривался, искал. И нашел на свою голову…
«Тормози, Мот! Тормози», – приказал себе, когда понял, что сорвался с места и собрался на выход.
Упал на стул, сжал ладони в кулаки и пытался рассуждать. Лева прав: Катерине нужно время, чтобы успокоиться, а мне – чтобы закончить работу и не спалиться перед начальством, что у меня чувства к подозреваемой не по протоколу.
Я выдохнул, поднялся, повел плечами и сосредоточился на работе.
Пришел в себя, когда за окном было уже темно. Выдохнул, отложил бумаги в сторону и размял спину.
Достал вибрирующий мобильный и быстро ответил:
– Да.
– Мотя, – голос тренера не предвещал мне ничего хорошего, – олень ты тамбовский, опоссум лишайный ты и два друга твоих. Скиртач, вот скажи мне, может, я дурак, чем отличается караоке от стриптиз-клуба?
Я немного обалдел от приветствия и крякнул после последней фразы, тоскливо брошенной бывшим тренером.
– Не понял.
– Олень ты, вот и не понял, – вздохнул Роберт Леванович. – Как-то покрасивше перед Катериной появиться не мог?
– Не мог, – скрипнул я зубами, – только я не понял, при чем здесь стриптиз.
– При том, что наши дамочки решили поиграть в шальных императриц и уехали в караоке.
– Так.
– А нашел я их в стриптиз-клубе. Мужском, Мотя. И я вот думаю, просто тебе уши оторвать и в Кешу переименовать, или с особой жестокостью?
– Да не знал я, что обыски будут! – психанул я.
– Я тоже не знал, что моя жена по злачным заведениям ходит. Обещала, что сгоняет к Катерине, нашлет на тебя порчу и вернется. У тебя там, кстати, второй писюн не вырос?
– Нет.
– А первый не отпал?
– На месте пока. Адрес скажите, щас подъеду.
– Пиши, Мотя, пиши.
Я быстро нацарапал адрес на стикере, сорвался с места и полетел на улицу. Предупредил пацанов, что через пару часов вернусь, сел в тачку и погнал в стриптиз, мать его, клуб, жалея, что мигалку с собой не взял – пригодилась бы.
Подъехал одновременно с тренером, припарковался рядом с его тачкой, посмотрел на вход в клуб, где под неоновой вывеской с названием стояли три пьяные барышни в компании… белки.
Клянусь, рядом с ними стояла огромная белка и тоже пошатывалась.
Я поднял челюсть с пола, заметив, что Роберт Леванович тоже был обескуражен настолько, что даже нотации читать не стал.
Мы
