Кристел очень устала, но вынуждена была согласиться. Она медленно спускалась по лестнице, волосы каскадом струились по плечам. Она уже переоделась, голубое платье было аккуратно сложено и заперто у Гарри.
Миссис Кастанья ждала ее внизу, и Кристел смотрела на нее как девочка, вернувшаяся с первого свидания. Глаза были мечтательны, и в них сияло счастье.
– Ты выглядишь как нельзя лучше, мисс Кристел Уайтт. Так что они заставляют тебя делать?
– Они не заставляют. Они позволили мне петь на сцене и одолжили красивое голубое платье.
– Ты хорошо поешь? – Она сощурилась, стараясь разглядеть что-то, но увидела только Кристел. – О'кей, догадываюсь. Кажется, ты понравилась публике. – Она с сомнением покачала головой. – Идем, покажешь мне. – Она повернулась круто на пятках и зашагала в свои маленькие апартаменты.
Кристел, посмеиваясь, шла следом. Женщина села на свой любимый стул и выжидательно посмотрела на Кристел.
– Пой мне, а я скажу, понравилось мне или нет. Кристел рассмеялась и опустилась на стул с прямой спинкой.
– Так я сейчас не спою. Здесь совсем другое дело.
– Почему? – Миссис Кастанья была непробиваемой. – У меня тоже есть уши. Пой!
Кристел опять улыбнулась, вспомнив бабушку и себя – ребенком. Минерва тоже любила, когда она пела, но пела церковные гимны. «Изумительная молитва» была ее любимой.
– Что вам спеть? Моя бабушка любила «Изумительную молитву». Могу спеть ее.
Это было бы прекрасное обращение к Господу, молитва в маленькой комнате, с воззрившейся на нее хозяйкой. Правда, взгляды последней гораздо шире, чем у ее бабушки.
– Ты это сегодня пела?
– Конечно, нет, я пела совсем другое.
– Ну вот и мне спой то же. Я жду.
Кристел в сомнении закрыла глаза. Она постаралась вспомнить состояние на сцене, волнение, звучание музыки и запела одну из своих любимых баллад. Это была ее лучшая песня, она тронула всех. Она исполняла ее сейчас не на освещенной сцене, без музыки, без голубого платья, но это не имело значения. Главное – песня, слова, которые она любила с детства. Миссис Кастанья исчезла, магия голоса соединила Кристел с отцом, как будто он находился в комнате, пока она пела песню.
Когда она закончила и пришла в себя, то увидела, как по щекам пожилой женщины стекают слезы. Это ее тронуло. Некоторое время обе молчали, потом миссис Кастанья произнесла:
– Ты пела хорошо... о да... очень хорошо. Ты никогда мне не говорила, что можешь петь.
– Вы никогда не спрашивали. – Кристел нежно ей улыбнулась, вновь почувствовав сильную усталость.
Все впечатления вечера слились в сладкие ностальгические воспоминания об отце, о ранчо, том времени, когда она ему пела. Миссис Кастанья смотрела на нее и как будто все это знала. Она поднялась, медленно, ни слова не говоря, подошла к старинному буфету. Постояла немного, наклонившись над ним, и вернулась, неся бутылку вина и два стакана.
– Давай выпьем немного, чтобы отпраздновать сегодняшний день. Однажды ты станешь знаменитой.
Кристел засмеялась, наблюдая, как миссис Кастанья открывает бутылку, которая была наполовину пустая и хранилась для особых случаев. Кристел отметила, что это шерри.
– У тебя красивый голос, это Божий дар. Ты должна сохранить его. Это большая драгоценность.
– Спасибо. – Кристел хотелось плакать. Она взяла стакан, а хозяйка со значительным видом подняла свой.
– Ты очень везучая, девочка. Браво, Кристел, браво...
– Спасибо, – поблагодарила Кристел.
Миссис Кастанья с удовольствием сделала первый глоток, поставила стакан и опять обратилась к Кристел:
– Сколько тебе будут платить?
– Нисколько. Я имею в виду – не больше, чем платили до этого. Это же просто... просто смешно. И потом... мне... мне... так нравится петь.
Она с возмущением подумала, что не хочет получать плату за то, что будет заниматься любимым делом.
– Ты можешь стать богатой. Люди будут отовсюду собираться, чтобы послушать тебя.
– Они и так приходят к Гарри.
Кристел смутил энтузиазм ее хозяйки. А та посмотрела проницательно и сделала еще глоток шерри.
– Скажи, чтобы увеличили оплату. У тебя ангельский голос.
Кристел все это казалось преувеличением, но ведь публике она определенно понравилась.
– Ты слышишь меня? Скажи им, что теперь они должны платить больше. Большие деньги, а не подачки. Ты станешь однажды знаменитой. А когда это случится, вспомнишь меня.
Она потягивала шерри, смотрела на Кристел и разговаривала с ней так, будто она была одной из ее внучек. Однако ни у одной из них не было такого таланта. Неожиданно ее взгляд наполнился нежностью, и она спросила:
– Ты будешь мне иногда петь?
– Когда бы вы ни пожелали, миссис Кастанья. Пожилую женщину растрогал ее ответ. Она встала и произнесла:
– Ну все, иди-иди, я устала.
– Спасибо за шерри, – сказала Кристел мягко и чмокнула ее в щеку. Как давно она никого не целовала, как давно ее никто не обнимал, никто, с тех пор как умер отец или как она уехала от Вебстеров, но миссис Кастанья, казалось, осталась равнодушна. – Спокойной ночи и еще раз спасибо за все.
– Иди спать, – грозно сказала хозяйка, делая вид, что замахивается на Кристел своей палкой. – Позаботься о своем голосе, тебе нужно отдыхать.
Кристел усмехнулась, пожелала ей спокойной ночи, вышла и тихонько закрыла за собой дверь. Медленно поднимаясь по лестнице, она думала об этой женщине, под внешней грубостью которой скрывалась добрая душа. Кристел любила ее. Она думала и о Перл, о том, как та добра к ней. Она разделась и легла, и тут мысли ее рванулись в долину. Они уплывали все дальше от этой комнаты, от волнений этого вечера. Кристел внезапно почувствовала тоску по дому. Закрыв глаза, она думала о прошлых днях, когда она сидела на качелях и разговаривала со Спенсером. Прошло уже два года... Она не знала, где он сейчас, помнит ли о ней. Вряд ли, но, засыпая, она думала, что никогда его не забудет.
Партнерский ужин у Андерсона, Винсента и Соброка был глупой затеей, устраиваемой каждый год в клубе, но молодые члены фирмы должны были присутствовать там обязательно. После некоторых колебаний Спенсер решил пригласить Элизабет Барклай. После Палм-Бич они виделись несколько раз. Она была занята в колледже и приезжала в Нью-Йорк только раз в месяц, якобы к брату. Но она обязательно звонила Спенсеру, бывая в городе, и они ходили вместе обедать. Нельзя сказать, чтобы Спенсеру не нравилось ее общество. Наоборот, больше, чем ему хотелось бы, но они всегда оказывались в постели, где она ухитрялась чувствовать себя неловко. Он понимал, что она ждет от него большего, чем это. А он не хотел ни закручивать с ней серьезно, ни терять ее. У него был свой тип девушек, к числу которых она не относилась. Однако когда она была рядом, особенно в постели, он не был в этом уверен.
