губы напротив. Звук достигает меня с опозданием, осознание произнесенного ещё позже.
Ушли.
«Родители. Спектакль. Не настоящее» — подкидывает мозг.
Я сползаю с колен своего ненастоящего парня, избегаю взгляда глаза в глаза.
Эйфория сменяется отвратительным липким чувством стыда. Перед родителями, перед собой, нет, перед ним. Я ведь забылась. А он помнил все время.
— Я сейчас, — говорю через плечо, переставляя дрожащие ноги.
Шаг, ещё один. И ещё. Полумрак коридора немного успокаивает, ванная комната укрывает от позора. Холодная вода не спасает, кожа горит, губы, даже глаза.
Поднимаю свой взгляд на отражение в зеркале, так и есть, взгляд безумный, рот припухший, волосы в беспорядке. Не правильно.
Я прихожу в себя очень долго. Пытаюсь собрать себя по крупицам, склеить те осколки, на которые я разбилась, падая со скалы. Глубоко дышу, анализирую, думаю, что делать дальше.
Хочется убежать, но шоу должно продолжаться. Никто не виноват, что для меня все стало реальным. Ни Вова, безупречно играющий свою роль, ни родители, из-за которых я все затеяла. Даже себя винить не получается, все логично, недолюбленная девочка все ещё верит в сказки. А что может быть красивее истории о любви плохого парня и хорошей девочки? Только та часть, что приправлена иллюзией исправления.
Выпрямляюсь над раковиной, выключаю воду. Я могу это сделать. Поднимаю голову выше, ощущая, как каменею внутри. Собираю волосы в хвост, скрепляю одной из резинок, что вечно валяются в ванной. Цепляю новую маску на лицо — она не по размеру и жмёт, но смотрится идеально — холодное равнодушие.
Выхожу из своего укрытия, прохожу мимо комнаты, родителей там нет. Все собрались на кухне, папа травит какую-то шутку, мама делает чай, Вова стоит возле плиты и с энтузиазмом переворачивает сырники на сковородке. Каталог идеальной семьи, выпуск два, страница пять.
Мои чувства здесь явно лишние.
— Давай я, — пододвигаю Вову у плиты, перехватывая лопатку из его рук.
Он опаляет мажущим взглядом мою щеку и разворачивается к родителям со сверкающей улыбочкой.
— Что за женщина, ни в чем себе не даёт помочь, — театрально вздыхает он.
Хорошо, что моих закатанных глаз никто не видит. Такого актеришку ещё поискать. Я сосредотачиваюсь на сырниках, сковородке, стене напротив, только бы не оборачиваться. Сердце все ещё выстукивает на костях, вызывая отходняк. Если лицо легко превратить в равнодушную маску, то предательские мурашки, расползающиеся по затылку от одного горячего взгляда — никак.
Мама звенит чашками, расставляя их по столу, папа стоит перед открытым холодильником, перебирая содержимое вслух.
— А сметану-то мы не захватили! — сокрушается он, наконец. — Как же сырники есть будем?
— Там три банки варенья, Юр, — цокает мама. — сходи на балкон, принеси, откроем.
— Я схожу, — с энтузиазмом предлагает Вова. — Монстр в клетке? — спрашивает меня на ухо.
Мурашки, чёртовы мурашки!
— Да, Яша в террариуме, не бойся, — говорю вполоборота, чуть не столкнувшись носом с его щекой.
Горячая ладонь ложится мне на спину, губы скользят по щеке, пробивая электричеством до кончиков пальцев, а затем он разворачивается и выходит из кухни.
Я помню, помню, что мы так и договорились: максимум касаний, милых жестов и так далее, но все равно цепенею от факта, что ему так просто все это даётся.
Мое прикрытие в виде готовки завтрака очень быстро заканчивается. Я выключаю конфорку, перекладываю последнюю партию сырников на большую тарелку и ставлю их на стол. Достаю тарелки из верхнего шкафчика, вилки и ложки из выдвижного у раковины. Возвращается Вова с довольной улыбочкой на губах и двумя банками.
— Не смог выбрать, — пожимает плечами на мой немой вопрос.
Ставит обе банки на столешницу кухонного гарнитура, протирает полотенцем крышку и стекло.
— Клубника или малина, — задумчиво постукивает он по банкам.
— Терпеть не могу малиновое, — говорю тихо, становясь рядом с ним.
— Малина — это кладезь витаминов! — влезает мама с локаторами вместо ушей. — Открывай, Вовочка, не слушай ее.
Кажется, ее «Вовочка» коробит не только меня, лицо Курта тоже слегка кривится.
— Как можно не любить малину? — сокрушается он, решая пропустить мимо ушей ласковое прозвище, похожее больше на стёб.
— Она с противными косточками, которые вечно застревают в зубах и ещё в ней червяки!
— Глупости, — отмахивается мама.
— Тогда клубника, решено! — Вова хлопает по банке ладонью, игнорируя мамины высказывания, и лезет за открывашкой в полку.
Я несмело улыбаюсь, потому что снова чувствую это: он на моей стороне. А иметь такую поддержку — стоит многого. Мы рассаживаемся за столом, передаём друг другу банку с вареньем, папа травит очередную шутку про мясо в компоте, навеянную моей нелюбовью к малине, мама помешивает чай, не сводя острого взгляда с меня и Вовы.
Тот на пару минут забывает о своем прямом назначении и погружается в чудесный мир еды. В два укуса закидывает в рот сырник, потом второй, заедает все это тремя ложками варенья. Когда кратер внутри заполняется, он, наконец, вспоминает, зачем здесь сидит. Откидывается на стуле, кладет одну руку мне на колено, ровно так, чтобы было видно родителям.
— Как вкусно, Заюш, — дарит мне сверкающую улыбку и нежное поглаживание коленки. В голове тут же проносится картинка, как его рука ныряет в мои штаны, и я заливаюсь краской. — И варенье — бомба, ма-ма, — обращается к потенциальной теще.
Мама давится чаем, я бы тоже подавилась, если бы было чем. А так только облила колени, расплескав содержимое чашки. Что он творит, господь всемогущий!
Даже папа онемел.
— Как там Галя? — переключаю внимание присутствующих за столом.
— Круглая, — комментирует мама, отставляя чашку. — Точно девочка будет.
— А что УЗИ?
— На первом не видно было, второе через месяц только.
Может показаться странным, что я не в курсе таких подробностей, но мы с сестрой не очень близки. Разница в возрасте, стиле жизни и отсутствие у нее времени на банальный разговор с сестрой сделали свое дело.
— В начале марта срок уже.
— Да, я помню.
— Так не вовремя, — сокрушается мама. —
