И даже на стойке регистрации Наталья не сбегает, а покорно ждет, когда я поговорю с ресепшионистом.
Борис Анатольевич принимает нас через пять минут после того, как мы пришли. И я еще раз радуюсь тому, что все так быстро. Я по напряженной Наталье видела, что она готова встать и убежать, но тут дверь кабинета открывается и нас просят пройти. Я держусь уверенно до тех пор, пока не передаю папку с историей болезни доктору. Дальше, пока он внимательно изучает документы, я начинаю нервно постукивать по колену пальцами руки.
— Ну что, анализы нужно пересдать, да и некоторые обследования тоже.
— Конечно, — не выдерживает Наталья. — Потратить денег, чтобы услышать, что ничего не выйдет. Нет уж, спасибо, — она решительно встает и собирается уйти.
Я хочу провалиться сквозь землю, потому что привела Наталью в хорошую клинику к лучшему специалисту. Да, ценник здесь кусается, но зато он профессионал и знает свое дело.
— Почему же ничего не выйдет, Наталья? — останавливает ее Борис Анатольевич. — Не знаю, где вы были раньше, но вами явно не хотели заниматься. У вас не прогрессирующая форма, мы сможем достигнуть ремиссии и продлить вам жизнь.
— И на сколько же?
Я вижу, что Наталья упрямится уже из принципа. Понимает это, по всей видимости, и доктор. Вообще, его спокойствию и терпению можно позавидовать. Наверное, к нему часто приходят обреченные люди, которые уже утратили надежду на выздоровление. И наслушаться доктор Бурденко мог, что угодно.
— Присядьте, — указывает Наталье на стул рядом со мной.
Следующие десять минут он терпеливо рассказывает о поставленном диагнозе и настаивает на дополнительном обследовании, на которое Наталья в конце концов соглашается.
— Не все так страшно, — говорю ей, когда выходим из кабинета.
Усадив Наталью на диванчик, подхожу к девочкам не ресепшн и узнаю о ближайших записях на процедуры и анализы. Утвердив даты, собираюсь забрать Наталью, но она неожиданно оказывается рядом и с интересом спрашивает о стоимости. Девушки с улыбкой отвечают, но тут же наталкиваются на грубость:
— Сколько?! — восклицает. — Пошли отсюда, Настя, — тянет меня к выходу. — А записи все отмените.
— Не нужно ничего отменять, — говорю с улыбкой девочкам. — Не принимайте близко к сердцу.
К счастью, девочки все понимают и только кивают, вежливо прощаясь с нами, а уже на улице я слышу от Натальи о том, что здесь работают шарлатаны.
— Вот увидишь, мы сдадим все, они выкачают деньги и все — я окажусь неизлечимо больной. Точно тебе говорю.
— Вам так страшно поверить в то, что вы можете остаться в живых? Вылечиться и изменить свою жизнь? Или чего вы боитесь?
— Я ничего не боюсь, — отмахивается. — Вот еще, — более решительно произносит, будто себя в первую очередь пытается убедить себя в этом.
— Боитесь, Наталья. Возможно, того, что теперь у вас есть кто-то, кто не хочет вашей смерти и рассчитывает на то, что вы выживете. Или боитесь, что оставшись в живых, так и не сможете поладить с сыном, но знаете что… Отношения это не просто, трудно, порой невозможно. Но у вас есть Ника. И ради нее вы должны бороться. Да и с сыном вы поладите, вам просто нужно немного времени и упорства.
На мою речь Наталья отвечает неопределенным хмыком, и в такси всю дорогу едет молча. Дома тоже практически в тот же день закрывается в своей спальне и не выходит даже когда ее зовет Ника.
Зато утром мы с дочкой встречаем ее на кухне. Она готовит блинчики и что-то напевает. Выглядит куда лучше, чем вчера вечером, в новом, судя по всему, халате.
— Вы были в магазине?
— Да. Решила последовать твоему совету и начать жить, — пожимает плечами. — Хоть сколько-то.
Я одобрительно киваю и выглядываю за дверь. Ника вот-вот должна вернуться из ванной на первом этаже, где она привыкла чистить зубы.
Наконец, она появляется на кухне. Запрыгивает на стул, усаживается за столом поудобнее и доверчиво смотрит на бабушку.
— Помнишь я говорила, что однажды познакомлю тебя с твоей мамой? — неожиданно говорит Наталья. — Все это время я думала, что твоя мама живет далеко-далеко, но недавно стало известно, что она здесь и никуда не уезжала. Настя твоя мама, Ника.
Наталья сообщает это таким будничным тоном, словно в этом нет ничего такого, но и меня и Нику эта информация повергает в шок.
— Ника, открой дверь, — Наталья вот уже полчаса подряд пытается допроситься Нику открыть, ведь она забежала к себе в комнату и закрылась изнутри, отказываясь впускать и бабушку и меня.
Нервно расхаживая вперед и назад, думаю, что сделать. Единственное, что приходит в голову — лезть через террасу, но мне бы не хотелось ее пугать.
— Нет! — решительно заявляет дочка с той стороны. — Не хочу вас видеть!
Я закрываю веки и мотаю головой. Злюсь на Наталью, потому что я не хотела, чтобы она рассказывала Нике все вот так. В моих мечтах был длительный разговор с дочкой, объяснения про ошибку в анализах и примирение в слезах. На деле же все оказывается совсем иначе. Я стою под дверью, а дочка не хочет видеть ни меня, ни бабушку, на которую тоже обижается.
Наталья пробует уговорить Нику еще, но попытки заканчиваются неудачей, так что я все-таки решаю лезть через балкон, когда неожиданно слышу за спиной:
— И что бы вы без меня делали?
— Давид?! — восклицаю, кажется, слишком радостно.
Наталья тоже явно рада видеть сына, хоть и старается не показать этого слишком явно. Отходит от двери, когда к ней подходит Давид и тихо стучит по полотну.
— Ника, а меня впустишь?
По ту сторону двери повисает неожиданная пауза. Не следует решительного нет, что вселяет надежду.
— Только если тебя, — наконец, отвечает дочка.
— Обещаю.
Давид поворачивается к нам, разводит руки в стороны:
— Прошу прощения, я пойду один.
Я порываюсь втиснуться с ним, но понимаю, что так сделаю только хуже, поэтому остаюсь стоять на месте и силой себя останавливаю тогда, когда Ника открывает дверь, и я вижу ее заплаканную. У меня сердце разрывается от этого вида, и я в конце концов не выдерживаю стоять под дверью — спускаюсь вниз и набираю себе воды.
