- Я думал только о твоих потребностях, - невинно заметил он. – Дай мне знать, если понадобиться подбросить до аэропорта.
- Очень смешно. Но спасибо... это чудесный подарок. – Улыбаясь брошюрам, она затем взвизгнула от радости, когда открыла маленький конверт от Эшли: годовой пропуск в Музей Изобразительных Искусств Бостона.
- Тебе не придется стоять в очереди, - пояснила Эшли, – и у тебя будут дополнительные привилегии... можешь приводить бесплатно гостя, приходить после закрытия... это и правда здорово!
- И дорого, - добавила Джин. – Особые услуги даются недешево, как минимум. Тебе не стоило. Особенно, потому что ты потратила свои... – она оборвала себя на полуслове и, пристыженная, глянула на Виктора.
- Мне было приятно, - просто ответила Эшли. Она знала, что Джин нравится ходить в музей, часто для вдохновения, иногда для утешения. Ее подруга была настолько творческим человеком, что пребывание рядом с великими произведениями искусства успокаивало ее, как ничто другое. – Я рада, что тебе нравится.
Виктор с ожиданием посмотрел на Эшли, но она не сделала ни одного движения в сторону небольшой кучи подарков под елкой. Разочарованный, он решил, что она не купила ему подарка. Что ж, чего было ожидать? Прости, что шантажом заставил выйти за меня замуж, милая... Благослови нас, Господи, каждого ![1] Ну да, конечно.
Он поднялся и с наигранной веселостью произнес:
- Твой подарок в детской, Эш. Пойдем.
Он провел их в соседнюю с главной спальней комнату и, красуясь, распахнул дверь. Ровно посередине пустой комнаты стояло широкое кресло-качалка с мягким сиденьем, на колесиках, к которому прилагался мягкий табурет для ног.
Виктор бросился в центр и слегка подтокнул кресло, чтобы то начало качаться.
- Видишь? – воскликнул он. – Оно качается и помогает успокоить ребенка. А табурет, по идее, должен быть очень удобен для кормящих матерей. – Он замямлил. – В смысле, если ты захочешь кормить грудью.
- Выглядит очень удобным, - одобрила Джин, подходя к креслу, чтобы потрогать дерево.
- Какое чудесное, - восхитилась Эшли, практически отшвырнув Джин, чтобы пройти и сесть в кресло. – И такое удобное! Я усну в нем раньше, чем ребенок, это точно.
- Тебе правда нравится?
- Мне правда нравится, - заверила она его, подняв на него взгляд и улыбаясь. – Просто идеально. И так заботливо с твоей стороны, Виктор.
- А чего ты ожидала? – поинтересовалась Джин. – Конвертик с валютой?
- Нууу...
- Да, - засмеялся Виктор. – Это был второй вариант. Но она так злится, когда я пытаюсь дать ей денег.
- Она также злится, когда вы говорите о ней так, будто ее нет в комнате, - съязвила Эшли. Она с наслаждением покачалась и положила ноги на табурет. – Оооо... Думаю, это мне очень пригодится, даже до того, как родится ребенок. Можно переставить его в гостиную?
- Конечно, милая. Подвинься, я его сразу же перенесу.
Как только они вернулись в гостиную, Виктор начал убирать разорванную оберточную бумагу и ленточки.
- Подожди, Виктор. Ты еще не смотрел подарки от меня.
- Подарки? - Их несколько? Улыбка расплылась на его лице.
- Конечно. Вот, - она небрежно протянула ему маленькую, запакованную коробочку и конверт. – Сначала открой коробку.
Он так и сделал, и сразу увидел картинку в рамке, это было... это... что же это, черт возьми?
- Ой, Эшли, - выдохнула Джин, выглядывая через плечо Виктора. – Это твой ребенок?
- Это фото с ультразвука! – догадался он, изумившись. Он вгляделся в него, затем посмотрел на нее, ошеломленный
- Видишь, Виктор? Вот ее пяточки, а это спина... а это ножки и ручки.
- Когда?.. Как?..
- Пока ты был в Греции, - радостно ответила она, – я попросила доктора Оупиц сделать мне ультразвук и отпечатать две копии снимка. Пришлось заплатить за это триста долларов, потому что этого теста пока не требовалось по медицинским показаниям. Но я заставила ее напечатать большой снимок и два маленьких, – она разорвала конверт и протянула ему маленький снимок. – Видишь? Это для твоего бумажника.
- Великолепный подарок, - искренне сказал он. – Самый приятный из всех, что я получал.
Она отмахнулась, краснея.
- Ой, ты же не серьезно...
Он поймал ее за руку и посмотрел в глаза.
- Нет, , Эшли, я серьезно. Это самый приятный подарок на свете. Даже не знаю, как тебя благодарить.
Она посмотрела на него, слегка улыбнувшись, и ощутила прикосновение его теплых пальцев на своей руке, увидела сосредоточенное выражение его лица и темных глаз. Внезапно, он сжал ее в объятиях и яростно прижал к себе, целуя в макушку, едва ее не задушив.
- Я люблю тебя, Эшли Лорентц–Лоуренс.
- Ой, мой желудок! – громко произнесла Джин. – Кажется, индейка мне не пошла. Совсем плохо. Мне срочно нужно в туалет. Думаю, пробуду там, по крайней мере, час.
Она вышла на цыпочках, при этом произведя больше шума, чем если бы просто вышла нормальным шагом.
Виктор мягко рассмеялся, уткнувшись Эшли в волосы, казалось, не заметив, что она ничего не ответила на его признание в любви. Когда она услышала его слова, все в ней поднялось и закричало: Скажи ему, что любишь! Используй момент! Сейчас! Давай!
Но она не смогла. В ней взыграла гордость, и она боялась, что никогда не вырвется из ее плена. И так плохо, что она сдалась ему прошлой ночью как какая-то мазохистка-развратница, но признаться ему в любви, этому шантажисту... нет.
Но ей нужно было что-то сказать. Так что она моргнула, чтобы прогнать слезы и прошептала:
- Я знаю, Виктор. Я знаю.
Прошло три месяца. Виктор и Эшли довольно сносно ладили, почти как во времена до его сотрясения и последующего насилия, но она все равно чувствовала неладное: ее все еще волновали ее противоречивые эмоции. Он ни разу не дал ей повода пожалеть, что она вышла за него. На самом деле, брак с Виктором был чудесен. Она имела все, что желала, и ее жизнь была очень приятна, даже шикарна. Ее дни были заняты, но не перегружены, а когда она не занималась покупками для детской, она работала над своей книгой: документальным женским пособием по беременности.
Она также посещала доктора Оупиц и держала связь со своим бывшим боссом, который иногда подкидывал ей задания; а когда она не делала ничего из этого, она просто лежала дома и набирала вес. Это безумно радовало доктора Оупиц, потому что она очень переживала из-за миниатюрности Эшли и ее недовеса в первом триместре.
- Думаю, я всегда столько времени работала сверхурочно, что мне было не до отдыха и плотного ужина, - как-то небрежно заметила Эшли у своего доктора, отчего Виктор побледнел от гнева и в тот вечер заставил ее съесть невероятно огромный стейк на ужин. Она научилась не говорить о своем прошлом при нем, потому что он слишком злился. Это было приятно, но, в некотором роде, глупо. Разве он не понимал, что все это быльем поросло?
