Мать не считала, что маленьким девочкам летом нужны рубашки, поэтому мы повсюду бегали голые по пояс. Нас было восемь, не забывайте, восемь полуголых девочек. Братья наших соседок называли нас туземцами, когда мы боролись с ними за право покататься на тарзанке, висевшей в зарослях между нашими дворами.
Тарзанка? Фаллический символ, да? Эта свисающая веревка — символ большого пениса, который мы хотели отчаянно отвоевать у старших мальчиков. Мы болтались на том канате, потому что было страшно и весело. Хватаешь канат, стоя вверху над склоном, притягиваешь к себе, садишься — узел между ног — и отталкиваешься. Канат терся о мои половые органы, и мне было приятно, хотя ничего общего это не имело с пенисом.
У меня были только сестры и очень скромный отец, поэтому я в более старшем возрасте, чем большинство девочек, впервые увидела пенис. Приехали родственники и, когда младший кузен выходил из ванной, я вежливо попросила его спустить штаны. Что это такое? Я любопытничала, поверьте, но не завидовала. Пенис кузена был вялым и беспомощным. Я смутилась из-за кузена и его пениса. Может, если бы обстановка была более благоприятной, меня бы это впечатлило. Никто не может вызвать зависти со спущенными до щиколотки штанами.
Следующий пенис я увидела в книге, найденной дома на полке. Она называлась «Вьетнамский врач». Когда приходило соответствующее настроение и никого поблизости не было, я быстро перелистывала фотографии с голыми вьетнамскими мальчиками. И пенисы между ног напоминали приросшие пальцы. Я думала, что они никогда не смогут широко раздвинуть ноги из-за этой висящей штуки. Любопытство, нескромное любопытство возвращало меня снова и снова к этой книге. Был прямо какой-то зуд, только, конечно, не желание отрастить себе такой же пенис. Несколькими годами позже на занятиях по гимнастике я училась делать шпагат и радовалась, что у меня ничего не мешает между ног. Даже теперь, клянусь, когда Алекс разгуливает по спальне голый, с вялым пенисом, мне кажется, что это все-таки ему мешает. Как, наверно, ему неудобно, когда он на нем лежит.
Когда мы замечаем какие-то различия между собой и другими, разве мы искренне не считаем себя нормальными, а других — с отклонениями? Западный или восточный разрез глаз. Волосы негров или кавказцев. Если бы завтра марсиане приземлились на площади Таймс и у них из центра лба выступала бы золотая рыбка, то у нас бы не появилась зависть к золотой рыбке.
— Какой вы были в детстве, Рита? Держу пари, вы были девочкой-сорванцом.
— Вы пари проиграли, миссис Тайлер. Я была девочкой из девочек. Я была во всем похожа на нашу сестру Маржи.
Это звучит странно, но у меня многое вышло наоборот. В детстве я была очень красивой девочкой. Знаете, как модели и кинозвезды всегда рассказывают, что они были некрасивыми детьми? Неотесанными, длинными, костлявыми и неуклюжими. Старая история о гадком утенке и прекрасном лебеде. Переверните — и получится моя история. Я была куколкой. Друзья родителей выделяли меня изо всех сестер и сажали на колени. Сосед, старик, говорил мне, что я похожа на Терезу Бревер. Повторял это бесконечно, как это бывает у стариков. Я не знала, кто такая Тереза Бревер, тогда еще не знала, но мать была польщена таким сравнением. Он щипал меня за щеку пальцами, пахнувшими отравой для насекомых, — он ей опрыскивал розы.
Когда мне было восемь лет, на эскалаторе в магазине услышала, как мужчина отчитывал женщину из-за того, что она употребляет слишком много косметики. Он показал на меня пальцем, как на образец естественной красоты. «Посмотри на нее. Великолепна безо всяких ухищрений». Женщина, как послушная ученица, стала пристально разглядывать меня. Я широко распахнула глаза, тряхнула головой, чтобы откинуть волосы назад, и втянула щеки. Была так захвачена ролью красавицы, что не заметила, как ступенька, на которой стояла, распрямилась. Я потеряла равновесие, упала, разбила колено о рифленый металл.
Несколько лет назад я была в аэропорту с двумя огромными сумками в руках. Попробовала войти с ними на эскалатор, но не получилось. Окружающих это начало раздражать, поэтому я одну сумку поставила перед собой.
При всем том внимании, которое я тогда получала, у меня появился опыт отношений между мужчиной и женщиной. Очень рано, начиная с первого класса, у меня были пылкие поклонники. Писали мне записки, давали 25-пенсовые монеты. Один мальчик бросал камни в наш дом из-за того, что я не ходила с ним постоянно. Мать другого мальчика сказала моей, что поначалу безумное увлечение сына мною ее забавляло, но на самом деле у него это зашло слишком далеко — он сам не свой. Этот мальчик приготовил восхитительную открытку ко дню Святого Валентина, полную любви и тоски. Я долго расхаживала с этой открыткой, засунув за пояс под белье.
У моего кузена-подростка был друг, пригласивший меня посидеть в его машине на переднем сиденье. Он говорил «Моя детка» и с вожделением наблюдал, как я бегала, играя с детьми, пока взрослые готовили мясо на костре во дворе. Я притворялась, что не замечаю его, что мне интересно играть с шариком на веревочке. Да, правильно. Меня никто не интересовал, все мое внимание было сосредоточено на сидевшем за столом Фредди.
Как-то ночью после ванны мы с Евой вышли через черный ход и голые сели на ступеньки. Мы смеялись, просто корчились от смеха, даже стукнулись лбами. Мало того, что мы вышли голые, мы еще начали кричать мальчику старше нас, жившему рядом. Ева выкрикивала его имя, а я зажимала рот рукой. Потом мы менялись ролями. Кричала я, а она меня сдерживала. Соседи ничего так и не слышали, зато услышала старшая сестра. Она побежала и рассказала матери. По дороге в дом нас нашлепали и отправили в постель, шмыгающих носом и обвиняющих друг друга. Мы лежали тихо и слушали, как внизу мать начала рассказывать папе. «Мы погибли, погибли, погибли», — шептала Ева. Наша комната была прямо над родительской. Мы расслышали свои имена в потоке речи и ждали услышать шаги. Голос матери затих, и отец рассмеялся: «Иисус Христос, там же сорок пять градусов».
Обычно я слушала музыку по средневолновому приемнику и это сильно меня взбудораживало. «Как тебя зовут? Кто твой папа? Что ты знаешь о сексе?» — спрашивал ведущий у девочки. Слово «секс» похоже на звук цимбал, грохочущий, но отдаленный.
Я не могла дождаться, когда мне исполнится шестнадцать. Это число мне казалось магическим. Когда мне исполнится шестнадцать, за мной будут заезжать мальчики в спортивных куртках, в машинах с откидным верхом.
Вскоре у многих девочек начала расти грудь, и это было первым признаком того, что я перестала быть царицей бала. Я замечала у них вздутия под футболкой и знала, что мои дела плохи. Мои собственные соски оставались все такими же маленькими, без признаков перемен, как десятицентовая монета. Даже у некоторых ребят они были больше. За то время популярности, когда была девочкой, за которой бегают, я успела стать тщеславной и резкой. «Мечта токаря», — говорили мне теперь, потому что моя грудь была, что называется, «плоская как доска». Был мальчик, я его окрестила «Толстяк-мечта-пирата-отвислая-грудь». Я так назвала его на автобусной остановке, в пятом классе, и кличка прилипла к нему. А теперь он отплатил мне более оригинально, даже сказала бы, изящно: «Две росинки на гладильной доске». В восьмом классе наша учительница затеяла с нами игру в слова: она давала описание, а мы должны были угадать слово. Соревновались между собой два класса. Она говорит: «Плоская с трех сторон…». Тут он вскочил и сказал: «Рита».
