— Я не останусь в этом доме больше ни дня, — цежу сквозь зубы, чувствуя, будто задыхаюсь. А затем решила добить его, зная, что права: — Я подумала, Тагир Юсупов, как ты и советовал. Ты задолжал мне махр. Что ж, я хочу свободу. От тебя.
Не знаю, допускают ли такое законы шариата, но если же нет и противоречит всем догмам, я буду первой женщиной, требующей развода. Трогаю себя за грудину, сглатывая слюну, полную горечи.
Лицо Тагира перекашивается, мышцы дергаются, а сам он прикрывает глаза. Хочет подойти, но моя поза и выражение лица отталкивают. Но мы оба знаем. Он не готов меня отпускать.
— Даже если я дам тебе развод, Ясмина, — покачал головой Тагир. — Ты всё равно должна будешь ждать срока идды. А если ты всё же беременна, то он продлится до родов. Будешь находиться под моей опекой, я буду всем обеспечивать.
Его слова бьют меня наотмашь. По традициям, я должна буду жить в этом доме. Мне будет даже запрещено выходить и днем, и ночью из жилища. Капкан. Снова.
— Ты уверена в своем махре, Ясмина?
В этот момент я замерла. Мы смотрим друг другу в глаза, а на его губах клубится улыбка. Он знает. Мой махр не будет одобрен. Он против правил. Но если развод состоится, когда я буду жить в другом доме, то видеть Тагира мне больше не будет нужды.
* * *
Тагир
Слова Ясмины бьют хлеще хлыста. Жду ее ответа, уже зная заранее, чего она пожелает.
— Дом, тот самый, в который мы должны были переехать сегодня, — горько улыбается, и это движение губ вызывает во мне агонию.
— Сегодня уже не получится, — сиплю, на самом деле желая, чтобы она взяла свои слова назад.
Но я так виноват перед ней, что готов принять от ее руки всё что угодно, даже смерть. На мой ответ она молчит, только зло глядит исподлобья. Ждет.
— Я оформлю всё у юриста, а завтра охрана отвезет тебя, — сглатываю, чувствуя, как пересохло горло.
Утром мы с отцом выезжаем на родину. И неизвестно, как долго я не увижу луну своего сердца. Пусть у нас будет хотя бы эта ночь. Она не подпустит меня к себе, но зато я буду знать, что она рядом, в одном со мной доме.
— Хорошо, — поджимает губы и нехотя соглашается.
Разворачивается и уходит к себе. Сама мысль, что она живет в бывшей комнате Наили, невыносима. Но знаю, предложи я Ясмине переночевать в моей спальне, откажется, возненавидит меня сильнее. Хотя это уже практически невозможно.
Я стою на месте, варясь в собственных эмоциях. И только спустя полчаса прихожу в себя. Смотрю камеры и по ним вижу, что был прав. Улику Ахмет все эти годы прятал у меня под носом, на чердаке. И утка, закинутая Наиле в больнице, сработала. Она позвонила отцу, и тот подорвался, перепрятывая ружье, из которого стреляли в Аслана.
Выхожу из гостевой комнаты Ахмета, отношу ружье временно отцу, пусть будет у него, так надежней.
Он молчит, только сверлит оружие взглядом. А я спускаюсь вниз, не в силах находиться внутри дома. Тяжело на сердце, на душе, обстановка тяготит, бередя раны. Этот дом стал кладбищем. Воспоминаний, неправильных действий, любви…
* * *
Прошлое
Тагир
Горечь произошедшего пеплом оседает в гортани, не давая дышать полной грудью. Мама тихо воет в комнате, оплакивая Малику. Отец заперся в кабинете, топя свое горе наедине с собой.
Я же стискиваю кулаки и поднимаю голову, чувствуя, как лицо ласкают солнечные лучи. Недостоин я этого, ничего недостоин. Аслан убит, Малику не вернуть, и я остался наедине со своим горем, мыслями и совершенным грехом, который ничем не оправдать.
— Тагир, — голос Наили отвлекает от самобичевания.
Опускаю глаза и вижу ее псевдоневинное лицо. Не заметил, как она незаметно подошла. Чувствую поднимающуюся из глубин злость, которая бьет по нервам.
— Что тебе? — грублю, выплевывая слова.
Желаю стереть ее с лица земли. Та, что принесла беду в наш дом. Но больше всего злюсь на себя. За то, что не предусмотрел действия матери, позволил случиться всему этому с Маликой, родителями. Не оправдал надежд рода. Никчемный сын.
— Как ты? — выдыхает эта тварь, глядит щенячьими глазами.
Я смотрю на нее и не могу понять, как одна женщина могла привести к таким трагичным последствиям. С одной стороны, ненавижу. С другой, благодарен. Вот только это чувство пропитано горечью и агонией.
Мы видели с отцом следы преступления Аслана в том домике. Кровь… Так вот оно какое, то место, где Малика… Лишилась всего…
— Ты наверное уже не женишься на Ясмине, — складывает руки на груди, я на это молчу, а она всё равно продолжает гнуть свое: — Ну да, она ведь сестра преступника. Люди не поймут.
Прикрываю глаза, стискиваю челюсти, желая раскрошить зубы в крошево. Ее слова режут наживую, а сама она будто наслаждается моей болью.
— В доме вам теперь нужна хозяйка. Твоей маме необходимо пережить горе, — забывается и как ни в чем не бывало щебечет.
— У нас есть слуги, — отбриваю, понимая, к чему она клонит.
В этот момент слышен гулкий раскат грома. Скоро пойдет дождь. Солнце уже спряталось за тучами, прямо как и всё светлое, что было у меня когда-то.
— Но… — всё пытается склонить меня к себе Наиля, о которой я за эти несколько секунд тишины уже успел забыть.
Снова смотрю на нее, морщусь и дергаю губами в презрении. Не такой должна быть настоящая женщина. Мужчина должен завоевывать, а не быть добычей. А эта ущербная стоит, мнется, жеманничает, уже и не знает, что придумать, как заполучить меня себе, даже не гнушается и хочет поживиться на чужом горе в достижении желанной цели.
— Заткнись, — шиплю, хватаю ее за плечо и отталкиваю, жалея, что не могу пнуть, не по-мужски это. — Ты последняя девка, на которую я обращу внимание. Мерзкое отродье.
Она молчит, сглатывает слюну, в глазах ее обида и слезы.
— Девка? — сипит, а затем приходит в себя и зло щурит глаза. — Посмотрим, как ты запоешь, когда все узнают, что совершила твоя мать!
Поднимаю на нее снова голову, смотрю в лицо, полное ненависти.
— Повтори! — грозно шиплю, надвигаюсь на эту мышь. — Что за чушь ты несешь?
Она дрожит, вот только я зря думал, что от страха. С этой девчонкой что-то не в порядке, Наиля наоборот приникает к моей груди и шепчет:
— Я видела, всё видела. И ружье, что вы сбросили в речку, ясно? Женись на мне, Тагир! Мы ведь любим друг друга, — настаивает, заставляя холодеть мое сердце.
— Не неси чушь, — осаждаю, а у самого гулко бьется пульс в ушах. — Никто не поверит твоим бредням.
— Думаю, следствию понравится улика в виде ружья. Или ты думаешь, я такая дура, что стала бы обвинять голословно, без улик? — донеслось мне в спину.
Я напрягся, остановившись на полпути. О чем говорит эта змея? Неужели так помешалась на мне, что следила?
Оборачиваюсь и вижу в ее глазах приговор. Себе, своей семье, матери…
* * *
Настоящее
Встряхиваю головой, прогоняя воспоминания. На душе тяжесть, руки непроизвольно сжимаются в кулаки, чешутся.
Ноги сами несут меня вниз, наружу. Сам не замечаю, как иду на задний двор.
— Господин Тагир, я запер Ахмета на замок, — подбегает ко мне Динар, видя, как я быстро перемещаюсь по двору, доходя до закона для собак.
— Знаю, но за вами надо перепроверять! Ты! — хватаю его за грудки и притискиваю к стенке загона. — Почему охрана допустила, чтобы Ахмет шастал по дому?! Ты хоть понимаешь, тварь такая, что могло случиться, если бы…
Гнев исходит от меня волнами, вымещаю его на начальнике охраны, хотя спрашивать должен в первую очередь с себя. Виноват только я.
— Он отвлек ребят, там, на заднем дворе, подвезли горючие материалы по вашему приказу, когда всё загремело, пошли проверить, — оправдывается, тараторя, Динар.
Отпускаю его и отталкиваю в сторону.
— И что? Проверили?! — спрашиваю с рычанием, которое дерет горло.
