— Позволь поинтересоваться, а куда ты собрался в таком виде на ночь глядя? — взмахиваю рукой, делая акцент на его ногах. На нем домашнее трико с вытянутыми коленками. Он так и не переоделся. Но хуже то, что он никогда в таком виде не выходил за пределы двора.
— А разве это так важно? Я думал, что тебе и на меня плевать, — вцепившись в руль велосипеда, приподнимает переднее колесо и разворачивает свой агрегат в сторону калитки.
Вспыхнув, как спичка, от таких язвительных слов, подлетаю к ошалевшему от моей скорости сыну и впиваюсь ногтями в седло. Не отпущу! Ни за что в жизни.
— Ты что такое говоришь? Немедленно оставь велосипед в покое и иди в свою комнату, — бросаю на него гневный взгляд, раньше он всегда срабатывал. — Мы обязательно поговорим, когда оба успокоимся.
— И не подумаю, — со всей силы дергает на себя велосипед, я еле сдерживаюсь на ногах, — Отпусти! Хватит! Я уже не маленький и сам могу решать, с кем хочу быть.
В какой-то момент я осознаю, что если продолжу борьбу, то сделаю только хуже. Через не могу, через не хочу разжимаю пальцы и отпускаю. Словно под гипнозом наблюдаю, как дергается велосипед, как ухмыляется и прячет глаза сын. Я замираю в немом шоке. Только грохот собственного сердца, напоминающий о том, что я еще жива, не дает уйти в себя. Мне страшно! Такое чувство, что только сейчас я познаю по-настоящему переходный возраст подростка. Когда эмоции бушуют, когда их захлестывают взрывные волны, и подростки просто не в состоянии найти себя.
— Куда собрался? — выдыхаю, сжимая в кулаках низ длинного свитера и непрерывно продолжая следить за дергаными движениями сына.
— К отцу. Он хотя бы понимает меня, — Антон запрыгивает на велосипед и скрывается за углом дома.
Пять.
Ровно пять секунд мне требуется для того, чтобы стартануть следом за ним. Встряхнув головной и прогнав самые ужасные мысли, которые успели пробраться внутрь меня, выруливаю за угол дома. Ноги несут вперед, изо рта вырываются крики и вопли.
— Он уехал, — кричу, подбегая к закрывающейся от ветра калитке, — Антон, остановись, пожалуйста.
— Уверен, что ради меня он вернется обратно, — оглядывается назад и кричит, только вот ветер уносит часть слов, до меня долетает меньшая их часть. — Домой вернусь, когда ты помиришься с отцом.
Обессилено опускаю руки, разворачиваюсь и возвращаюсь домой. С самого утра день не задался, про вечер вообще молчу. И кого во всем этом винить — я не знаю. У сына переходный возраст, эмоции льются через край. У Антона одно желание — вернуть свое. И это его «свое» убивает. Ну а я просто запуталась.
Захожу в дом и первым дело набираю ЕГО.
28. Антон старший
— Черт! — швыряю телефон на пассажирское сиденье и устремляю взгляд на дорогу.
Какого черта ему дома не сидится? На улице поздний вечер, практически ночь на дворе, мало ли что может случиться. Он же еще ребенок совсем. И так по кругу.
Психанув, резко даю по тормозам. Свист шин и запах горелой резины немного приводят в себя, смотрю в боковое зеркало и, не обнаружив препятствия в виде машин, следующих за мной по пятам, выкручиваю руль влево и резко даю по газам. Мысль о том, что в данную минуту нужно быть благоразумным, задвигается на задний план и прячется на задворках сознания. Все, что меня волнует, — это сын.
До поселка долетаю за считанные минуты, на въезде обнаруживаю пропажу. Улыбка так и хочет расплыться по лицу, но я изо всех сил держу ее. На хрен не надо, чтоб Антон ее увидел. Подумает еще, что я ноги готов ему целовать. Нет, даже если это и так, то точно не таким способом. Отец никогда не позволял мне манипулировать им, и я того же мнения.
Торможу на обочине и хрен знает для чего включаю аварийку. Нервное, наверное. Достаю из бардачка заначку и вылезаю из салона, не забыв прихватить зажигалку. Антон останавливается напротив меня и смотрит упрямым взглядом, не моргая. Я молчу, выжидаю хрен пойми что. Что-то мне подсказывает, что малый такой же упертый, как и я в его годы. Ни при каких обстоятельствах первым не начнет каяться в своем косяке. А то, что он накосячил, так это и ежу понятно.
Облокотившись на капот, делаю затяжку. Жду, когда же он заговорит. На часах десятый час, завтра рано вставать. Если не повезет, придется ехать в командировку, в соседний город. Повезет, так засяду за работу дома. Переться в офис нет никакого желания, да и присутствия моего там пока не требуется. Ребята на меня работают отличные, претензий у меня нет. А вот к сыну есть. Пошла шестая минута, а он молчит, словно в рот воды набрал.
М-да, его упрямству можно позавидовать.
Избавляюсь от окурка, засовываю руки в карман брюк и молча продолжаю испытывать на прочность сына. Мне вот даже интересно, когда он собирается сдаться? Семь минут, и ни единого звука, только упрямый взгляд и вздернутые вверх брови. Они прямо так и кричат, что хрен что я из него выбью.
— В машину садись, — произношу, полностью капитулируя перед сыном. — Велосипед, — киваю на транспорт передвижения и протягиваю руку.
Антон усмехается, демонстрируя мне ряд белоснежных зубов, а у меня прямо руки чешутся дать ему подзатыльник. Так, для профилактики.
— Живо! — рявкаю, отбирая велосипед и скрываясь за машиной. Мне еще не хватало, чтобы он мою неуверенность увидел. Всю жизнь потом будет припоминать этот случай.
— Мама сдала? — интересуется, удобнее устраиваясь на пассажирском сиденье и натягивая на себя ремень безопасности.
— А ты как думаешь? — смотрю на него и удивляюсь. На лице ни грамма беспокойства и только взгляд, который он норовит от меня спрятать, выдает с головой. Не все потеряно, что очень радует.
Антон не отвечает. Молча достает наушники, втыкает в уши и отворачивается. Решаю пока не трогать его, дать время обо всем подумать самому. Аля права, нам всем есть о чем подумать. И думаю, что нам не помешает собраться вместе и обо всем поговорить. Иначе все так и будет продолжаться, эта битва не закончится чей-то победой. Победителей просто не будет.
— Где будешь спать? В комнате или в зале? — киваю на разобранный диван, когда мы проходим в гостиную.
— Мне без разницы, — Антон кидает на пол ранец и заваливается на диван.
Надо же, а я уже и забыл, какой он, этот подростковый пофигизм.
— Значит в гостиной, — делаю вывод, заметив, как он переворачивается на живот и подминает под себя подушку, чтобы было удобнее смотреть телевизор. Надо же, как мы похожи. — Еды в холодильнике нет, закажи что-нибудь. Карта вот, — кидаю на стол пластиковую карту и направляюсь в ванную, чтобы еще раз обо всем подумать. — Я в душ.
Надо позвонить Але и сказать, что наш сын у меня. Вернее, было бы правильно, если бы она уже об этом знала. Но ни у меня, ни у сына просто не было сил поставить ее в известность. Он, понятное дело, обиделся на несправедливость, посчитал, что Аля неправа, ну а я просто трус. Во мне не осталось сил, чтобы взять телефон, набрать заветные одиннадцать цифр, что в памяти выгравировали, словно татуировку — навечно, без права на забыть, — и поставить ее в известность. Она, наверное, бедная моя, вся измучилась от неизвестности.
Надо позвонить, набатом звучит в голове. От злости на себя стискиваю челюсти, до побелевших костяшек сжимаю кулаки и лбом опираюсь о темную плитку ванной. Рык, не подающийся контролю, вырывается из грудной клетки и гулом отдается в ушах. Кулак влетает в стену, только вот боль, постепенно расползающаяся по телу, не приносит долгожданного облегчения. У меня по-прежнему нет сил слышать ее голос. Голос, который столько лет преследовал меня во сне, звал с собой и обещал сладкие грезы.
Кольцо на ее пальце — точка в наших отношениях.
Все мои попытки исправить прошлое, достучаться до ее сознания и вместе с ней построить наше счастливое будущее заново летят коту под хвост. Ее невозможно переубедить, до нее невозможно достучаться, и это ужасно злит. Просто выводит из себя.
