чем у себя. Сюда меня и привозят, провожают в квартиру. И оставляют одну.
На кухне я действительно завариваю себе чай с ромашкой. Мне Герман из командировки привез удивительно вкусную заварку. И пока пью чай, гипнотизирую взглядом сотовый, сжав его в руке.
Жду, когда позвонит Герман. Однако он не звонит.
Звонит какой-то незнакомый номер. Холодея от ужаса, отвечаю:
— Алло…
— Как так-то, Дань? Ну, как? Ты же говорила, что любишь меня… — это Демьян. И, если бы я услышала в его голосе вызов, ненависть или какую-то агрессию, я бы сразу прервала этот звонок. Однако его голос — он уставший и замученный. Это словно по щелчку пальцев возвращает меня в то время, когда я его любила.
Я его действительно очень сильно любила. Так, что рядом с ним мир казался ярче, жить хотелось на полную катушку.
Только… Ему моя любовь оказалась не нужна.
И она умерла.
Но я еще живу. И хочу тепла, нежности, ласки, заботы. Хочу любви.
И мне стал дорог другой человек.
— Демьян…Ты… Боишься ответственности. И… Ты-то меня любил?
Последний вопрос — он до того горький, что оседает на губах.
Особенно, когда повисает молчание.
— Всё в прошлом. Я с Германом. Не звони больше, — твердо жму отбой.
Я не буду сожалеть. Не буду жить прошлым. Я никогда не узнаю, как сложилась бы моя жизнь, прими я другое решение.
Я есть здесь и сейчас. И иначе не будет. Не возможно.
Поэтому… Я очень хочу сына с темными кудряшками и глазами, как у его отца.
— Да бля*ь! — раздается возглас из коридора.
Что-то летит на пол с громким стуком. Выхожу в коридор.
Герман вернулся. Стягивает на ходу грязную рубашку. На нем же пиджак был… Лицо в крови.
— Мне умыться надо, — говорит мне и скрывается в ванной.
Я остаюсь стоять в коридоре, держась рукой за дверную коробку кухни. Почему-то хочется плакать, хотя он мне не сказал ни одного плохого слова.
Часто моргаю, чтобы удержать слезы. Герман довольно жесткий, и истерики без причины не вызывают у него умиления.
Он, умывшись, выходит в коридор и сразу же смотрит на меня.
— Так… Выкладывай, что напридумывала? — голос резкий. Он всё еще на взводе.
Бровь у него рассечена. Заклеить бы надо. И обработать…
— Тебе со мной не противно? — говорю то, как могу выразить свои чувства от всего этого.
Герман сначала напрягается. Затем берет себя в руки.
— Пошли-ка, — кивает на кухню за моей спиной, — Чаю мне тоже нальешь.
— Будешь ромашковый? — удивляюсь.
Он никогда такой не пил.
— Какой нальешь, такой и буду. Ты испугалась?
Наливаю ему чай.
— Да, — отвечаю честно.
— Никогда меня не бойся. Что бы ни случилось, как бы мы ни поругались, я никогда не опущусь до такого, чтобы тебя ударить. И любую женщину тоже. Что касается сегодняшней сцены, то… Хм… Я — не монах. У меня были разные ситуации. Но я всегда принимал решение осознанно. И то, что я, ты, Демьян занимались все вместе сексом, для меня не имеет такого глобального значения, как для тебя. Было остро, волнующе, запретно… Но для меня очевидно, что ты к этому относишься иначе. А то, что говорил Демьян… Ценность женщины в том, что она готова тебе давать добровольно. И её невозможно за кем-то подобрать.
Он говорит довольно сложные вещи. Но мне кажется, я его понимаю. То, что было — это было удовольствие, как съесть какое-то лакомство. Но оно закончилось — и удовольствие, и лакомство. И уже ничего не значит.
— Ты… его… еще любишь? — этот вопрос Герману удается задать с заметным трудом.
Отрицательно качаю головой и тоже принимаюсь объяснять. Чувствую — это важно.
— Нет. Знаешь, с момента знакомства Демьян вызывал кучу положительных эмоций. Мне было лучше с ним, чем без него. Но теперь их нет. Я не знаю, куда они делись. Они сменились на тревогу, стыд, разочарование, страх и пустоту. Сейчас мне лучше, когда его нет. И честно — я не вспоминаю о нем. Прошло… Перегорело…
Герман кивает. Я почти жду следующего вопроса: "А меня ты любишь?"
Но он его не задает.
Вместо этого подходит и обнимает. Просто заключает в кольцо рук и крепко прижимает к груди.
— Я очень хочу, чтобы ты родила мне сына.
— Чтобы с кудряшками, — шепчу я ему в грудь.
— Ладно, — Герман тихо смеется, — С кудряшками, так с кудряшками.
Даниэла
Утром Германа выдергивают на работу. Случилось что-то, что требует его срочного присутствия. Он целует меня в висок и говорит:
— Спи, — после чего я отключаюсь.
Не могу с собой ничего сделать. Спать хочется ужасно.
Будит меня в 11 утра сотовый. Это Жасмин.
— Ты где? Мне надо с тобой поговорить, — по тому, как отрывисто звучит ее голос, понимаю, что-то случилось.
— Ты в порядке? — спрашиваю осторожно.
— Да.
— Я у Германа, — поясняю я. И ехать отсюда никуда не хочу. Хочу спать.
— Я приеду сейчас, — после этого Жасмин отключается, а я еще некоторое время смотрю на погасший экран телефона.
Потом отскребаю себя от кровати, иду в туалет и ванную. Долго умываюсь прохладной водой. Сегодня меня хотя бы не полощет. Только голова тяжелая. По поводу сестры решаю преждевременно не волноваться. Она же сказала, что с ней всё в порядке, а остальное решаемо.
Проверяю телефон. Там от Германа сообщение: "Буду к вечеру". И пополнение на мою карту на 10 000 рублей с припиской: "На мелкие расходы". Он вообще так давно уже делает. Не спрашивая. Просто пополняет карту. Суммы не астрономические, но если посчитать за месяц, то набегает сумма, превосходящая моя учительскую зарплату. И не в один раз. Когда я попыталась сказать, что я — не содержанка, Герман потер лоб, вздохнул и сказал, что, когда я придумаю, как можно прожить без денег, тогда он мне и перестанет их переводить. На этом разговор был закончен. Не знаю, хорошо это или плохо, но я твердо уверена, что в чем, в чем, а в том, что он тратится на меня, он меня никогда не упрекнет.
Сестра появляется практически сразу, как только я выхожу из ванной.
И когда я ее вижу. то начинаю сомневаться, что ничего не случилось. Она не накрашена, со взлохмаченными волосами, с широко распахнутыми глазами и явно собирается мне заявить, что наступил зомби-апокалипсис.
— Жас? В чем дело? — осторожно спрашиваю, просыпаясь окончательно.
Она бегает по кухне Германа от одной стены к другой.
Услышав мой вопрос, резко останавливается
