– Сегодня днем, – пришла ей в голову мысль, – я увижу Томаса и Бенджи. – Энни повернула голову и с благодарностью улыбнулась тем, кто заботился о ней все эти нелегкие дни. – Большое спасибо, – сказала она.
Все махали ей вслед и, наконец, за каталкой закрылись двери, Энни увидела перед собой длинный больничный коридор. За ее спиной Брендон насвистывал какой-то веселый мотивчик. Она увидела тонкую, кремового цвета полосу там, где стена плавно переходила в темно-вишневый пол. Они проехали мимо дежурного, и она заметила на его одежде мелкие пятнышки. На их пути встретилась группа студентов. В своей розовой форме они выглядели словно фигуры абстрактной живописи. Казалось, что воздух сегодня был прозрачнее чем всегда, и туманная тонкая дымка окутывала все вокруг, сглаживая острые контуры и усиливая краски, сверкавшие вокруг нее.
Стоял серый пасмурный день, но Энни казалось, что этот узенький коридор был освещен ослепительным солнечным светом. Целая симфония разных звуков разливалась вокруг. Энни различала шаги людей, голоса, шум улицы и даже автомобильные сигналы.
Она совершенно четко слышала каждую резкую ноту той мелодии, которую насвистывал Брендон. У дверей лифта она зачарованно смотрела на огоньки, горевшие на кнопках светового табло. С легким шипением открылись двери, внутри зеленой кабины стоял такой пыльный, металлический запах, что Энни даже оглянулась, чтобы посмотреть, как будет реагировать на него Брендон.
– Ну как, милочка? Все о'кей? – улыбнулся он ей, а потом нажал на кнопку, и лифт пошел вниз.
Когда они спускались, восторг сжал горло Энни. Ее счастье было таким огромным, что она боялась потерять сознание. Но вот очень скоро лифт остановился, и двери вновь открылись. Энни заморгала под лучами света, который падал на нее. Наконец, они двинулись по другому гулкому коридору, в конце которого Энни увидела палату, где ей предстояло провести следующие несколько недель. Кресло катилось так быстро, что казалось, будто Брендон бежит. Спустя несколько мгновений Энни въехала внутрь палаты.
Здесь она взволнованно перевела дыхание и с удивлением огляделась вокруг. Она оказалась в джунглях среди цветов и разноцветных занавесок. Целые водопады разных красок, светлых и темных заливали ярко-красный пол комнаты. Было такое ощущение, словно до этого момента существовал темный цвет и все остальные исчезли. И вот она внезапно вернулась и мир опять засверкал всем многоцветьем красок.
– Боже, как прекрасно! – прошептала Энни. Брендон рассмеялся.
По-разному называли вторую палату, но прекрасной – ни разу!
Кровать для Энни уже была приготовлена. Белые простыни сияли, как горные вершин, сверкающие под лучами солнца.
Брендон заговорил с сиделкой, Энни улавливала их интонации, впечатления этого дня так сильно переполняли ее, что она не могла различить ни слова из их разговора. В окно, возле которого стояла кровать, была видна вереница красно-кирпичных стен, множество окон, водосточные трубы и голубей, сидящих на них. Она видела эту картину с потрясающей отчетливостью. На тумбочке у кровати стояло в горшке какое-то растение с зеленовато-желтыми цветами и красноватыми листьями.
Энни всегда терпеть не могла назойливо-красные цветы. Теперь же ей показалось, что ничего более прекрасного она не видела за всю свою жизнь. Ей захотелось прикоснуться к сочной прохладе листьев.
А на кровати в блестящих целлофановых пакетах были рассыпаны букеты ярких живых цветов.
Одна из сиделок подала Энни букет, чтобы она могла им полюбоваться. Это были хризантемы всех оттенков: от снежно-белого до темно-красного. Вокруг серебристого хрустящего целлофана вилась желтая сатиновая лента. Из-за нее достали и передали Энни карточку, на которой она прочитала послание, написанное несформировавшимся почерком:
«С любовью и наилучшими пожеланиями скорейшего выздоровления от всех в Рашхолме».
Рашхолм была школа, в которой учился Томас.
Сердечность этого бесхитростного пожелания тронула ее до слез.
Волнение, казалось, растопило все ее защитные барьеры, и Энни почувствовала, какой она стала ранимой. Она откинулась на спинку кресла, слезы текли у нее по щекам.
– Простите, – произнесла она. – Сама не знаю, почему я так расплакалась из-за цветов.
– Ничего-ничего, милая, не расстраивайся, так бывает, – успокоил ее Брендон.
Другая сестра взяла у нее из рук цветы.
– Я их поставлю в вазу, хорошо? Только предупреждаю, я не умею составлять букеты.
Энни помогли лечь в постель. Она всем телом почувствовала прохладную свежесть гладких простыней, мягкие подушки нежно легли ей под голову. Слезы медленно высыхали на лице Энни, но она продолжала тихонько всхлипывать.
– Ну, ну, ну, так-то лучше, – произнес Брендон, когда они устроили Энни поудобнее, он поцеловал ее в щеку и, уходя помахал на прощанье рукой:
– Ты держалась молодцом. Мы все наверху гордимся тобой.
– Ох, уж этот Брендон! – воскликнула сиделка, входя в комнату и держа в руках высокую вазу с хризантемами, сочувственно глядя на отрешенное лицо Энни, задернула занавеску вокруг ее кровати.
Теперь Энни лежала в своем тихом спокойном уголке. Она смотрела по сторонам, изучая каждую деталь окружающей ее обстановки. Свет из окна свободно лился на белое покрывало и бледно-розовые округлые спинки кроватей. На прикроватной тумбочке все лежали понравившиеся ей цветы.
Очень медленно Энни подняла руку и коснулась кончиками пальцев восковых завитушек лепестков хризантемы. Казалось, цветы впитывали сочные желтые краски из окружающего их мира, а затем отдавали их назад такими же богатыми, маслянисто-теплыми блестками червонного золота.
В следующее мгновение Энни почувствовала прилив острого счастья. Его приступ пронизал все ее тело, лишая сил своим огнем. Рука безвольно лежала вдоль тела, а Энни бессильно откинулась на подушки. Еще никогда мир не казался ей таким ясным и восхитительным. В эти мгновения она поняла не только то, что будет жить, но и то, как прекрасна жизнь. Благодарность за все, что она сегодня пережила, охватила ее. У нее перехватило горло и стиснуло грудь так, что стало трудно дышать. Счастье, переполнявшее ее, танцевало, как танцуют пылинки в солнечных лучах, и слепило глаза, пело в ушах и заглушало суетливый шум больничной палаты.
Энни улыбалась и трепетала, пораженная щедрой красотой подарка, сделанного ей судьбой, его чудесное сияние омывало и приобретало все, что было вокруг.
Энни была очень слаба и в то же время непоколебимо тверда вновь.
– Я жива, – твердила она себе. – Я больше никого не боюсь.
Она все так же приветливо и радостно улыбалась, когда за занавеской послышались шаги, приглушенные голоса, а затем бодрое приглашение сиделки: «Заходите, она в полном порядке».
