Милли уже вернулась из фитнес-клуба; после сауны и плавания она разрумянилась, от нее пахло эвкалиптом. В спорт-центре ей рассказали жуткий случай: на стене сауны одной стокгольмской гостиницы висят гигантские песочные часы, но работают они лишь под определенным углом. Японского туриста никто об этом не предупредил, он послушно просидел в сауне час; позже его обнаружили мертвым — скончался от обезвоживания.
— Вот что бывает с теми, для кого время важнее удовольствия, — заметил Джек, заваривая крепкий кофе; кофейный аромат плыл по дому.
— История, в общем-то, страшная и в то же время смешная. Его наверняка предупредили, что, когда нижняя часть часов заполнится песком, в сауне оставаться нельзя. Видимо, японец попался редкостно тупой.
Кофе неспешно капал сквозь фильтр в кофейник.
— Мне нравится сама идея: погибнуть от песочных часов, — сказал Джек. — Словно навязшая в зубах метафора вдруг обретает буквальное значение.
— Зачем ты опять достал «Анну Каренину»? Ты вроде бы ее однажды уже осилил.
— Верно.
— Смотри, том прямо-таки на ладан дышит. Страницы выпадают пачками.
— Знаю. Это постмодернистское издание.
— Выбрось его. Я тебе на днях новенькое куплю.
Джек взял книгу у нее из рук.
— Оставь, — сказал он, — она уже не распадается. Я ее подклеил. Главное, она мне нужна.
— Для чего?
— Для вдохновения. Нужна, и всё тут. Может быть, получится то, что не вышло у Бриттена.
— Я днем уйду ненадолго. Этот жалкий пучочек укропа ты принес? После того как дашь волю своему извращению, смотри, не забудь убрать за собой.
Джек рассмеялся.
— Кстати, я ведь забыл купить чаю «лапсанг».
— Забыл! Ты об этом даже и не думал, — укорила Милли. — Distrait[65], как всегда. В ту минуту ты был distrait.
— Стоило ли ходить в сауну? А вдруг вчера у нас… ну, понимаешь, все-таки получилось?..
— О Боже, — простонала Милли.
— Кстати, как ты себя чувствуешь?
— Ну, почему я такая дура? На самом деле я даже не уверена, что мне эта сауна нужна. Понимаешь?
Джек пожал плечами.
— А в общем, какая разница? Срок-то ничтожный.
Они пили кофе в зимнем саду; Милли все же съела круассан. Она всячески блюла свою стройную фигуру, и посещение сауны до завтрака имело ту же цель. Джек не стал ей напоминать, что завтракает она уже второй раз.
Такова жизнь богачей. Ничто не подталкивает их к самоограничению, кроме чувства вины, а оно у них не слишком назойливо.
— Нет, она живет совсем рядом с дорогой. Практически на обочине. А что?
Держа ручку наготове, Джек прижал трубку к груди.
— На самой кольцевой! Ужас.
— Адреса у меня нет. Помню, она только обмолвилась, что дом стоит ровно напротив магазина «Сделай сам» и газового завода.
— Бр-р-р. Жуть. Прямо как в фильме Кена Лоуча.
— Что ты, по-моему, куда хуже. По крайней мере, у Лоуча действие происходит на севере. А север Англии все-таки намного лучше.
— Слушай, фамилия на букву «К» у нее настоящая?
— Понятия не имею. С чего ты вдруг так заинтересовался?
На этот случай Джек уже заготовил подходящую «легенду».
— У мальчишки такие грустные глаза; вот я и подумал: может, надо протянуть ему руку помощи… ну, сам понимаешь, как-то поддержать его.
— Деньгами?
— Ну да.
Говард напряженно засопел в трубку:
— Знаешь, Джек, заваливать проблему баблом — не лучший способ ее решить. Может, глаза у него грустные потому, что с ним рядом нет папы. Или от сознания своей увечности.
У Джека свело живот. Он сидел на диване в своем кабинете, из колонок во всю мощь гремела музыка — «Les Illuminations»[66] Бриттена. Говард уже жаловался на шум, но Джек, естественно, не мог признаться, что этот шум ему очень нужен: он помешает Милли подслушать его разговор. По рассказам отца Кайи, эстонские диссиденты в свое время именно этим способом глушили подслушивающие устройства, которые власти устанавливали во многих домах, да так хитро, что нипочем не найти. В этот вторник Милли решила поработать дома, ссылаясь на естественную в конце августа усталость, отсутствие клиентов — все разъехались отдыхать — и гнетущую скуку в офисе. Она возилась внизу, на кухне, готовила для подопечных Красного Креста гаспаччо. Большую, накрытую пленкой миску с супом, холодным и вкусным, им предстояло отнести к ужину в «Бург-Хаус». Идти надо будет очень ровным шагом, особенно вверх по холму. В этом деле ему тоже придется двигаться осмотрительно, чтобы все не кончилось бедой и слезами. Мальчику пять лет. Наверно, Кайя познакомилась с его отцом вскоре после отъезда Джека. Конечно, мальчонка может быть и от него, Джека, но этот вариант кажется ему маловероятным. Кайя приехала бы разыскивать его гораздо раньше. И не называлась бы фамилией на букву «К».
— Согласен, Говард, только от банкомата, пожалуй, больше пользы, чем от слезливого сочувствия.
— Мне кажется, он мальчик не грустный, а серьезный.
Джеку вспомнилось, как малыш, неловко подпрыгивая рядом с матерью, щебетал и смеялся. Рядом с Кайей. Кайя — мать!
— Знаешь, Говард, что сказала моя учительница по классу композиции, когда я, начинающий музыкант, обратился к ней за советом?
— Найди богатого покровителя.
— Ах да, это я тебе уже раньше рассказывал. Но ведь она была недалека от истины.
— Слушай, Джек, я совсем не богат, но это мне никогда не мешало.
— Я бы сказал, что по сравнению с эстонской иммигранткой ты — крез.
— Богатство бывает разное. Ту квартирку я купил во время экономического спада, на деньги, которые завещала мне мать. Сыграв в ящик, оставила их мне на черный день. Или, как у нас в Дербишире говорят, на случай, если над ближней горой сгустятся тучи.
— Извини, Говард.
— Извиняться тут ни к чему. По мне лучше просто оставить нашего мальца в покое.
Джека всегда раздражала манера Говарда переходить на простонародный говор, ему казалось, что приятель чересчур им злоупотребляет, но сейчас он почувствовал, что разговор о деньгах рассердил Говарда не на шутку. А выяснить-то почти ничего не удалось. Чтобы умиротворить Говарда, Джек завел речь о всяких пустяках, главным образом о сплетнях, ходивших в музыкантской среде, после чего повесил трубку, позабыв спросить друга про его сломанный палец.
Накануне ночью ему приснился кошмар: неразлучная парочка, Кайя и ее хромой сынок, оба с острыми, как у акул, зубами, то и дело возникали рядом в темных закоулках города, немного напоминавшего Нью-Йорк тридцатых годов, а он, Джек, отчаянно пытался от них удрать. Не дай бог Кайя прознает, что они с Говардом друзья. Говард даже имени его не должен упоминать. Придется рассказать ему правду, но человек он ненадежный. Ему свойственно самодовольство ханжи, уверенного в своей добродетельности, она служит ему чем-то вроде противовеса его сексуальным причудам.
