Это оказалось непросто. Роза Львовна то и дело принималась стенать о незавидной судьбе супруга, утирала слёзы, хваталась за сердце и бесстрашно клеймила силовые структуры вкупе с проклятой диктатурой. Тем не менее постепенно выяснилось, что несколько дней она не могла дозвониться до мужа и, несмотря на настоятельное требование последнего не высовываться ни при каких обстоятельствах, чрезвычайно обеспокоенная бросилась обратно домой. Вот это я понимаю преданность!
Тут-то соседи и обрушили на неё ворох «достоверной» информации, от которой бедная женщина чуть не преставилась на месте. Хорошо хоть охранник никакие домыслы не подтвердил, а просто дал ей адрес моей конторы, упомянув, что у меня она сможет точнее узнать, что с Бронштейном произошло в действительности.
— Поверьте, вашему мужу ничто не угрожает! Ни раньше, ни сейчас, ни в будущем. Не знаю, что вам наговорили… но наверное, кто-то что-то не так понял, — пыталась я её успокоить.
— Не надо говорить мне неправду. Я слишком долго живу на свете, чтобы верить сказкам… Вы, русские, всегда знали толк в репрессиях, — убитым голосом произнесла несчастная женщина и застыла с вселенской скорбью на лице.
— Да никто его не тронет! Честное слово! — я ещё раз попыталась её образумить. — Очень хорошо, что вы приехали. Я как раз сама собиралась вас разыскивать. Сейчас поедем в больницу и заберём Бориса Абрамовича домой.
Женщина не шелохнулась, а я заволновалась, что обречена возиться с этим семейством до скончания дней. На Розу вон уже напал столбняк — как бы рядом с мужем укладывать не пришлось. А есть же ещё старшее поколение! И дочь…
— Вставайте, вставайте, — потеребила я. — Вы мне не верите?
— Нет, — выдавила она.
— Неправда. Вы мне верите, хоть и не хотите признаться. По глазам вижу, — с нажимом произнесла я, хотя видела только одно: зреет новый клиент психушки.
Роза Львовна продолжала пребывать в ступоре. Я почесала макушку и предположила:
— А может, у вас у самой тайный умысел запереть мужа в дурдоме? Так вы так и скажите, я тогда и напрягаться не буду.
Расчёт оказался верным. Роза Львовна подскочила, как ошпаренная.
— Боже мой, как вы могли такое выдумать?! — закричала она. — Это не может быть, чтобы вы считали про меня такую гнусность! Мы венчались! Вы знаете, что это такое?! Вы не знаете! У вас, у молодёжи, не осталось ничего святого! Наше поколение было другим… Сейчас же отвезите меня к Борису! Я должна быть рядом с ним!
— Тише, тише, не кричите. Я вас ни в чём не обвиняю. Только сумку возьму и поедем, — примирительно сказала я, хотя могла бы пуститься в пространную полемику на тему отсутствия идеалов у современной молодёжи, а заодно и своей собственной принадлежности к этой возрастной категории. К юным особам я давно себя не причисляла.
***
Затейник-доктор встретил меня как родную, из чего я заключила, что оставленные мною деньги употребились по назначению. А узнав, что я привезла жену больного, вообще разлился соловьём.
— Вы совершенно напрасно тревожились! Как я и предполагал, приступ мы быстро купировали и сейчас добились стабильно положительной динамики, — порадовал он. — Борис Абрамович и не помнит, что с ним приключилось. И напоминать ему об этом, конечно, ни в коем случае не следует. Мы объяснили, что у него случился обморок, соседка вызвала скорую помощь, и та по ошибке привезла Бориса Абрамовича к нам. Ну а мы, чтобы убедиться, что он здоров, несколько дней за ним понаблюдали. Придерживайтесь той же легенды, и всё будет в порядке. Если начнут всплывать обрывки ненужных воспоминаний — убеждайте, что это ему пригрезилось, пока он находился в забытьи. И на вашем месте, — обратился доктор к Розе Львовне, — я бы сказал девушке спасибо. Если бы не своевременно принятые ею меры — ещё неизвестно, какой был бы исход. Кстати, она и лечение спонсировала, благодаря чему нам удалось достать лучшие средства и в кратчайший срок вернуть вашего мужа в нормальное состояние.
Доктору Роза Львовна, кажется, поверила безоговорочно. И проникнувшись наконец мыслью, что никто тут на жизнь и свободу её драгоценного Бориса не посягает, со слезами умиления полезла ко мне обниматься. Не знаю, что её больше растрогало — моя забота о здоровье её супруга или материальная поддержка процесса становления Бориса Абрамовича на ноги, радовало одно — соседка перестала подозревать меня в антисемитизме и тайном заговоре против её семьи.
Чувство вины меня ещё не вполне покинуло и мне не требовалось столь бурной благодарности, но пришлось потерпеть.
— Постарайтесь окружить его вниманием, — советовал врач. — Побольше витаминов, продолжительный сон, прогулки на свежем воздухе. И главное — положительные эмоции. У вас есть животные?
Роза Львовна оторвалась от моей груди и отрицательно качнула головой.
— Это плохо. Обязательно заведите. Общение с животными, равно как и забота о них, весьма способствует стабилизации психических процессов.
— Ах, боже мой, конечно, доктор! Мы будем делать всё, как вы скажете! Вы не можете представить, как мы вам признательны! — всхлипнула Роза Львовна, достала кошелёк и быстро выразила означенную признательность в денежном эквиваленте. Надо полагать, чтобы доктор всё-таки представить смог.
Я заметила, что степень благодарности была немалой, а по просиявшему лицу психиатра было видно, что он сию минуту готов стать семейным доктором Бронштейнов, а заодно и моим, если мы вдруг надумаем ему такое предложить.
Вот так из стана врагов я в одночасье неожиданно перенеслась в противоположный лагерь и стала лучшим другом семьи Бронштейнов.
В пути Роза Львовна подробно живописала Борису Абрамовичу, как я самоотверженно спасала ему жизнь, и выглядело это примерно так, как если бы я на своих хрупких плечах вынесла с поля боя смертельно раненного бойца.
При этом она так вдохновенно сыпала восторженными эпитетами о моей душевной чуткости и альтруизме, что когда попыталась вернуть потраченную мною на лечение сумму, я постеснялась принять компенсацию. Ибо альтруистам не пристало считать копейки!
Этот мой поступок был расценён супругами как равновеликий подвиг и, полагаю, с этой минуты я навсегда вошла в анналы еврейской семьи как героическая личность.
Кроме того, Роза Львовна настаивала, чтобы я немедленно посетила их дом в качестве дорогой гостьи, где она будет угощать меня любимыми блюдами её ненаглядного супруга, заботливо привезёнными ею с собой.
Она так смачно перечисляла меню, в котором значились сандвичи из поленты с грибами, сырный салат, иерусалимская кодафа и много чего ещё, что у меня заурчало в животе. Я не знаток кошерной еврейской кухни, но в изложении Розы Львовны всё это выглядело потрясающе вкусно.
На работу возвращаться смысла не было, дома надо было что-то сначала приготовить, прежде чем съесть, а кушать уже сейчас хотелось нестерпимо, и, взвесив все «за», я собралась принять столь любезное приглашение.
Но Олег одним звонком перечеркнул мои планы на роскошный ужин, сообщив, что будет дома через десять минут, и что он голодный, как медведь-шатун.
Полента с грибами и иже с нею стремительно растаяли в моём воображении. Я сглотнула слюну, провожая гастрономический фантом, и вежливо отказалась, объяснив причину.
— Боже мой, что вы такое говорите, Риточка! Как вам не совестно?! — всплеснула руками Роза Львовна и заверила, что мои друзья отныне такие же желанные гости в их доме, как и я сама.
Это меняло дело. Воодушевившись вторично, я заехала в магазин за кормами для животных, где попутно приобрела ещё уйму нужных и полезных вещей. Ошейники, чтобы обозначить принадлежность котов к дому, разные средства по уходу, лежанки и домики, а также дополнительные кошачьи туалеты и пакеты с наполнителем на случай сидения дома в непогоду. Позволить своим подопечным бродяжничать под дождём я не могла.
Упаковав всё в багажник, покатила к дому, поглядывая в зеркало заднего вида на прильнувших друг к другу Бронштейнов и предвкушая божественный ужин.
