чтобы переписать всё имущество, что было оформлено на меня. — Я только поэтому пошла к Гончарову. Ты ведь вцепилась в него. Я сразу поняла, что дело плохо. Опять эти глаза огромные, вздохи задумчивые. Поняла, что ещё немного и семью потеряешь. Я хотела, чтобы он ушёл и перестал рушить твою жизнь. Ты может быть, мне не поверишь, но я тебя очень люблю. Беспокоюсь о тебе. Ты от меня не такой любви ждёшь, наверняка, и проявляю её, я так, как могу, дочь, — говорит мама и мне вдруг становится грустно. Мне бы эти слова ещё раньше услышать. — Я по-другому не могу, а может, не стараюсь, не знаю. Но только у меня всё внутри горит, когда я о твоем будущем задумываюсь, мне так хочется тебя от ошибок сберечь. Я тебе счастья желаю, помочь хочу. У меня ведь у самой неудачные отношения были, которые потом переросли в замужество, — это она про моего отца сейчас говорит, — а с Кириллом я как в раю, хоть твой отец, как и Гончаров, первое время мелькал перед глазами. Но, мы смогли это пережить, и очень счастливы. И вы с Женей сможете. Вы ведь так счастливы были, Вика … — вздыхает она. И я вдруг с грустью осознаю, что пропасть между нами огромная, за столько лет ещё больше стала. Чтобы отношения наши изменить нескольких недель заботы не хватит.
— Ничего ты обо мне не знаешь, — говорю я и в моём голосе столько обиды. Смотрю, как вытягивается лицо мамы, и она поджимает губы, неприятный разговор намечается между нами, — С тобой же поговорить невозможно. Ты видишь только то, что хочешь, а если мне с тобой чем-то поделиться, так ты давить начинаешь, или вовсе орать так, что мне тошно становится. И советы эти твои как пощечины. Я ведь вообще никаких ошибок, по-твоему, совершать не должна. Только и делаю, что по сторонам оглядываюсь, да о других думаю. Может, ты и в самом деле, меня очень любишь, но иногда любви не достаточно, и не возможно постоянно этим оправдываться. Всё, что от тебя требуется, чтобы разобраться в моей жизни, в которой тебе так хочется поучаствовать, это только спросить меня, спросить, а потом спокойно, без истерик и упреков выслушать. — говорю я мой голос срывается и дрожит. Впервые за много лет я говорю маме такие вещи. Это тяжело и неприятно, моё тело ломит и бьет дрожь, а внутри неприятно тянет. Почему просто разговор, который может облегчить и улучить наши отношения даётся мне так, словно я попала под завалы.
Хочу сказать ей что-то ещё, но даже не знаю с чего начать. За эти годы столько всего было. Говорить, что не была счастлива с Женей, всё равно, что солгать. Была счастлива и не раз, потому что принимала его таким, какой он есть. Моя ошибка была в том, что я постоянно подстраивалась под него, потому что боялась, что и он однажды заявит мне, что хочет взять перерыв. А вместо этого, мне нужно было открыто говорить ему о своих эмоциях, переживаниях.
Так его воспитали, что ни о ком, кроме себя он не думает и только поэтому его совсем не волновал тот факт, что мне может быть больно и обидно из-за такого холодного отношения со стороны его родителей. Я долгое время надеялась, что он поймет и сделает хоть что-то, чтобы это изменить. Но чудо не случилось. Да и не должно было такого произойти, потому что желания свои, как и страхи и переживания всегда своему партнеру озвучивать надо. Не зря говорят, что отношения это работа. Мы с Женей работу свою выполнили плохо, отчего и оказались там, где оба сейчас находимся. Хотя я уверена, что ему сейчас куда лучше, чем мне.
На какое-то время между нами повисает давящая, звенящая тишина.
— Наворотила, ты дел, Вика, — привлекает моё внимание мама — Сегодня мне Женя звонил, точнее, его адвокат. Развод между вами состоится, но судя по всему, процесс будет долгим и болезненным. Он мне угрожал и потребовал, чтобы я повлияла на тебя и твоё решение, и ты отозвала иск о разделе имущества. Заявил, что сделает всё, чтобы ты за своё предательство ничего не получила. Репутацию твою обещали расшатать. Расскажешь, подробнее? Обещаю, что не буду истерить, а спокойно послушаю. — летит мне контрольный в голову. Ну зачем она так?
Ничего я рассказывать не хочу. Неприятно мне, да и желаю я, чтобы всё это поскорее закончилось. На самом деле, я была согласна на любые условия Янковских, лишь бы меня поскорее оставили в покое, и исчезли из моей жизни, оставшись при своём богатстве, за которым так трясутся. Однако, Петр меня отговорил. Убедил, что будет не справедливо просто уйти и оставить всё как есть, потому что последние три года мои картины приносили хорошие деньги, которые хранятся на наших общих счетах. Наверняка Женя в порыве ярости уже их снял и сжег, вместе с мастерской.
Думала, мы могли бы мирно договориться, и Петр предложил мне этот вариант, но потом резко передумал, и я спустя пару дней я поняла причину. Я потеряла двух крупных клиентов, которые отказались от наших договоренностей и к счастью для меня не попросили назад аванс.
Отворачиваюсь от мамы, и удобно укладываясь на подушку, закрываю глаза.
— Ладно, не буду тебя тревожить, — говорит она, и слышу, как поднимается. Жаль, что палату мою покидать не спешит. Лишь ограничивается тяжелым вздохом и кажется, теперь стоит у окна.
Мама остаётся со мной до утра, не знаю, зачем ей это, потому что мы больше не разговариваем о нас, она пытается заполнить неловкую тишину между нами какими-то разговорами о подругах, о её идеях и чем-то ещё, если честно, я даже не слушаю. Мне бы хотелось, чтобы она ушла.
Утром она улыбается и приносит нам завтрак, вижу, что переписывается с кем-то и пытается меня развеселить. Спрашиваю о состоянии Кирилла и она говорит о том, что у него всё хорошо и через час она поедет, чтобы его проведать. Теперь он в сознании и ей позволяют один раз в день навещать его. Потом мама наблюдает за тем, как мне ставят капельницу, рассказывает о своей подруге-путешественнице и показывает её фото на фоне Эйфелевой башне. Подруга выглядит счастливой. Это прекрасно, когда сбываются мечты.
Я чувствую себя странно, когда она поднимается, чтобы покинуть меня и говорить, что заедет вечером.
Я, наконец,
