моменте Алексей замер напротив зеркала, откуда на него смотрело его грубо высеченное лицо. И как он раньше не замечал, что они с Архиповым чет-то неуловимо похожи? Поначалу их и правда принимали за братьев, что очень злило Гдальского, но способствовало тому, что он довольно быстро обрел вес в коллективе. Люди до сих пор шушукались, что он какой-то дальний родственник владельцев компании.
Гдальский стиснул ладони, а затем, толком не подумав, в порыве гнева ударил кулаком в зеркало. То треснуло, а вот на его костяшках проступила кровь. Вот только никакой боли он не чувствовал, его изнутри разъедала душевная. Отравляла кровь и застилала агрессивной пеленой глаза. Он не знал, на кого больше всего злился: на мать, совравшую о смерти отца, или на отца, который бросил его и даже ни разу не попытался с ним общаться.
Гдальский поднял голову и впился взглядом в свое кривое отражение в осколках зеркала. О нет. Он знал, на кого таил большую злобу. На Михаила, у которого было всё: его, Алексея, отец, сытая богатая жизнь, и даже сейчас именно он украл у него жену. И пусть всего лишь в командировочную поездку, но злость Леши это не уменьшало.
В это время Мира пыталась совладать с плитой. Пыталась сварганить яичницу, но пользоваться электрической не особо умела, у них с мамой была газовая. Так что к приходу Гдальского на кухню его встретил запах гари.
— Ты криворукая, раз даже такое простое блюдо сварганить не можешь. Ни один адекватный мужик замуж тебя не возьмет. Так что умерь аппетиты и проваливай.
— Зачем ты так говоришь, Леш, я ж… О боже, у тебя кровь!
— Хватит верещать, и без того голова болит, а твои визги только на нервы действуют.
— Я принесу аптечку.
Мира убежала, а Гдальский, не обращая внимания на кровь, налил себе свежезаваренный чай. Это было единственное, что ей не удалось испортить. Вот только когда он сделал глоток, поперхнулся, а затем выплюнул варево в раковину.
— Садись, Леш, — подскочила с аптечкой в руке Мира. — У тебя может быть заражение, что случилось?
— Что это?! — прорычал. Чай был последней каплей.
— Ч-чай.
— Нет, Мира, это не чай, это говно.
Стал выискивать по шкафчикам ту заварку, которую всегда заваривала Надя, но нигде не мог ее найти.
— Старый я выкинула, он дешевый. А этот с бергамотом, я в специальном салоне покупала.
Раздалось мужское сипение. У Гдальского раздулись ноздри, но он прикрыл глаза, опасаясь ударить девчонку.
— Считаешь себя хозяйкой? Ты ошибаешься. Собирай манатки и вызывай такси. Жить со мной тут ты не будешь. Эта квартира принадлежит в равной степени мне и Наде, так что ты тут приживалой была и приживалой осталась. Думаешь, раз сумела настроить Надю против тебя, я как осел позволю тебе наглаживать мне рубашки? Проваливай!
Глаза Миры наполнились слезами, она прикрыла уши ладонями и расплакалась. В последнее время ее одолевала чувствительность.
Пока Гдальский гремел на кухне, она сбежала в ванную комнату. Всё пошло совсем не так, как она себе представляла. Ей казалось, что как только Надя исчезнет из горизонта, Леша наконец обратит на нее внимание и оценит ее старания, но всё происходило ровным счетом наоборот. Он стал более грубым и злым, словно его подменили.
Мира побоялась повторно посмотреть на себя в разбитое зеркало, ведь по поверьям тогда ее семь лет будут преследовать несчастья, но когда вошла, взгляд первым делом упал на следы злости Гдальского. Она опустила глаза, как только всё поняла, и умылась горячей водой, пытаясь успокоиться. Дождалась, когда раздастся хлопок входной двери, и только после вышла.
Подошла к зеркалу в коридоре и оглядела себя в полный рост. Животик у нее уже появился, но на ее взгляд это не умаляло ее красоты. Вот и что Леше надо? Она молодая, красивая, даже беременность ее красит, в отличие от многих клуш, которых разбарабанило с первых же недель. А она совершенство. Вот только… Живот ведь будет еще расти. А если она потолстеет? Нет, бред, с ней такого точно не произойдет.
Материнских чувств у Миры пока не появилось, но она всё чаще задавалась вопросом, а нужен ли ей ребенок. Успеет ли она приручить Гдальского до того, как станет поздно делать аборт. Если же вдруг он откажется от нее, то и беременность, выходит, была напрасной. Надо бы сходить в консультацию, всё же ей необходимы пути отхода.
— Ты только и занимаешься, что смотришь на себя в зеркало? Я же с самого начала знал, что ты зациклена чисто на внешности.
Гдальский вернулся из магазина с заваркой, которую всегда покупала Надя. Даже успокоился и не стал кричать на девчонку, которую, как обычно, проигнорировала его приказ.
— Если бы я не была красивой, ты бы на меня не посмотрел. А так, ты только посмотри, какая прелесть у нас вышла, — Мира демонстративно выпятила животик.
Алексей промолчал, лишь сморщился и прошел мимо. Пытался вызвонить Надю, но бесполезно.
— Она тебя не простит, — сразу подметила его настроение девчонка.
— А ты и рада, верно? — съязвил.
— Не вижу причин рыдать. Так зачем ты цепляешься за нее, Леш, не пойму. Она не простит, ни одна женщина бы такое не простила, а Надя, какой бы клушей не была, но не совсем же пропащая. Так смысл нам убиваться? Лучше построить семью. Ты ведь сам рос без отца, хочешь, чтобы твой сын без отца рос?
— Ну один же растет, — мужчина усмехнулся, козыряя старшим ребенком.
— И? Думаешь, он этому рад?
— А знаешь, Мира, с чего ты взяла, что если я решу повторно жениться, то выберу тебя? В конце концов, мне тогда проще взять в жены Карину, ее я хотя бы уважаю.
— Ты не можешь! — ахнула Мира и топнула ногой.
— А кто мне запретит?
Гдальский ничего из перечисленного делать не собирался, троллил племянницу Нади. Не всё ей как сыр в масле кататься.
— Но там ты опоздал, мальчик уже тебя не будет любить так, как наш сыночек. Ты будешь для него божеством, ты… Я…
— Уволь от своих умозаключений. И тему отцовства затрагивать больше не смей. Всё это не твоего ума дело.
Мира обиженно надула губы, выдавила из себя театральную слезу, но Гдальский отвернулся и заварил себе нормальный чай, безжалостно выкинув содержимое заварника.
— С*ка Архипов!
Гдальский уже был на пределе. Кровь на его руке засохла, но он никак не мог дозвониться ни до жены, ни до Михаила. Мысли одна хуже другой стали бурить его разум, и
