пописать приспичило, через минуту после того, как отъехали. Я едва до кустиков дотерпела, когда за спиной прогремел взрыв.
Машины нет, водителя — тоже не стало. А ведь он ходил, говорил, улыбался, был вежлив.
Калмык постарался? Или… другой? Я ведь не знаю, на что Ослов способен. В себе держу эти подозрения. Ни с кем не делюсь.
Даже с Тиграном Эдуардовичем. Особенно с Тиграном Эдуардовичем. Он близок с бывшим подчиненным, интуитивно чувствую. Поэтому обезопасить себя лишний раз тоже неплохо. Я подбираю к рукам больше самостоятельности и обзавелась дополнительными людьми.
Я лучше дома. Здесь как-то безопаснее. Всех проверяют досконально.
Двор просторный, сад. Мне хватает, чтобы нагуляться до легких, колющих от притока свежего воздуха.
В неделю хватает трех-четырех поездок в город. Чаще всего, по делам, которые требуют личного присутствия…
На экране часов отображается уведомление о входящем звонке. Номер незнакомый, но я отвечаю. Говорить приходится много, если хочешь решать некоторые дела дистанционно.
— Моника Пименова, — отвечаю нейтрально.
— Это я, — коротко звучит в трубке.
Слышится тяжелое дыхание.
От двух коротких слов сердце скручивается перегоревшей спичкой. Странно, что не осыпается вниз черной трухой, так и остается сгоревшим.
— Узнала?
Узнала ли я?!
Я этого монстра… сначала усердно забыть пыталась, из памяти вычеркнуть. Потом поняла, что затея — бредовая, ведь у меня растет от него сын, и он может быть на него похожим.
Поэтому выбрала новую стратегию — помнить. До тошноты и омерзения помнить нашу последнюю встречу. Каждый миг воспроизводить в памяти, пока не затошнит.
— Представьтесь, пожалуйста. Или не отнимайте мое время! — чеканю.
— Играешь?
Сбрасываю вызов.
Зло смотрю на пальцы, их потряхивает.
— Со мной ты свои условия ставить не будешь, — шепчу, смахивая злые слезы.
На расстоянии ненавидеть легко. Не слыша.
Оказывается, хватает одного звука голоса, чтобы привести мысли в смятение, и взбить со дна все мутные и темные чувства. Ясность перестает быть кристальной. Все снова мутное, а я не хочу.
Ничего от него не хочу. Пусть … там… или где-то еще… С кем-то…
Я даже не интересуюсь, что с ним.
Перезванивает.
Выжидаю неторопливо.
Возмещаю ему каждую секунду своего страха, когда я была у Калмыка в лапах и мы звонили по номеру, указанному на флешке. Тогда Дан не спешил. Выматывал нервы.
Теперь — мой черед.
Вам сколько клубков отмотать, Данис?
Отвечаю.
— Моника Пименова, — произношу так же, как и в прошлый раз.
— Данис.
— Полное имя и фамилию.
— Издеваешься?
— Я снова сброшу. Зачем-то же вы… мне звоните.
Шумно выдыхает.
— Дан. Дан Осло.
— Не знаю такого. Всего хорошего, — сбрасываю.
Поглядываю на часы. До положенных десяти тысяч шагов в день мне еще две тысячи намотать по двору и дому.
Снова перезванивает.
Я снова поднимаю.
— Моника Пименова, — произношу так же, как и в прошлый раз.
— Нужно поговорить.
— Представьтесь, пожалуйста.
И нет, мне не надоело.
— Данис. Данис Ослов.
Делает ударение на первую О, и я позволяю себе с радостью уточнить:
— Разве ударение не на вторую О? ОслОв, должно быть.
— Не уточнял, — рычит. — Мой вечно бухающий батя был не силен в орфоэпии. Вообще не силен ни в чем, кроме того, чтобы заливать глотку.
— Вы позвонили пожаловаться на своих родителей? Наверное, вам тогда к психологу. Увы.
— Прекращай эти игры, Моника. Я о серьезном поговорить.
— Зекам теперь разрешено звонить?
— Я обзавелся приятелями среди охраны. Вышло дольше, чем планировал. Главное, результат. Верно?
— В зависимости от контекста.
Данис — человек цели. Бьет в мишень, а я… Я так и не разобралась, какой я человек и что могу передать хорошего нашему… нет, моему… моему сыну. Однозначно, я буду любить его за двоих, не обращая внимания, как скотски со мной обошелся его папаша. Мой мальчик не виноват в играх больших и злых дядек.
— Я собираюсь рискнуть, — сообщает.
— Понятия не имею, что вы собираетесь делать. Мне от этого ни горячо, ни холодно.
— Блять, Моника. Оставь этот отстраненный тон. Всем рискнуть собираюсь, слышишь? — выдыхает безобразно горячо.
У меня по коже — мурашки.
От холода, от холода, говорю себе. По телу протестующе раскатывается жар.
— Я-то слышу. Но какой-то бессмысленный набор слов.
— Скажи мне только одно. Ты… — молчит несколько секунд. — Блять, у меня нет возможности проверить сейчас самому. Поклянись, что этот ребенок — мой. Поклянись!
Ника
— Что за чушь? Это мой ребенок.
— Я знаю, что твой. Но и… мой? Ты… клянешься?! Клянешься, что — мой? — спрашивает мучительно.
Ему нужна уверенность. Во всем. Определенность в целом.
Я не знаю, с чего Дан так уверен в собственном бесплодии. Но больше не хочу ничего и никому доказывать. Я была готова доказывать тогда, в прошлом, я бы все тесты сдала, какие потребовались для этого…
Но сейчас. Мне просто плевать, верит он или нет. От этой веры ничего не изменится.
Буду я, будет мой сын, будет завтра…
— Моника? Ответь. Ребенок — мой?!
— Глупости, конечно. Предпочитаю думать, что он — только мой. И надеюсь, он будет похож на меня, а не на папашу.
— Что с папашей не так, а? Чтосо мнойне так?
— А кто сказал, что папаша — ты? Это был дантист! — отвечаю со смехом.
Невольно меня сносит на «ты».
— Что?
— Ага. Представь себе. В паузе между снятиями моих скоб мы мило… разговаривали и как-то незаметно для себя я поняла, что оп… и мы уже классно трахаемся.
— Ты врешь, — сипит. — Вот сейчас ты точно пиздишь. Не было никого. Да? Поклянись.
— Не буду я ни в чем клясться! — отрезаю с холодным бешенством…
Я бы все, что угодно, тогда…
И ничего — сейчас.
Ни-че-го!
— Мне незачем клясться и оправдываться я тоже не собираюсь. Не знаю, что у вас на уме, но наши дороги разошлись и больше не сойдутся.
— Просто скажи. Я сегодня, может быть, все… — недоговаривает. — Мне жить незачем.
Он как будто просит воды. Помирая от жажды, просит.
Мои пальцы крепко стиснуты на горлышке бутылки той самой воды. Ранее он посчитал ее отравленной, отказался, плюнул.
Теперь молит хотя бы о капле.
А я не могу.
— Мне
