Ознакомительная версия.
Мила не вскрикнула, хотя он сдавил ее плечи сильнее, чем тисками. Она прямо смотрела в его глаза – Георгий не видел, конечно, что они из светло-карих стали серыми, словно все стальные лепестки, о которых когда-то говорила Марфа, всплыли в них одновременно. В Милиных глазах не было ни испуга, ни обиды – только странная и страшная загадка, разгадать которую он не мог.
Все это длилось несколько секунд, не больше. Георгий медленно разжал руки, и Мила чуть не упала – оказывается, он приподнял ее над землей.
– Простите, – пробормотал он. – Правда, не надо было…
И, махнув рукой, не оборачиваясь, быстро пошел со двора.
Съемки закончились под утро, уже и небо посветлело, хотя долгие летние дни с ранними рассветами были позади и ночи уже стали по-осеннему сырыми и темными.
Георгий ушел сразу после съемок, хотя Валера предлагал посидеть у них с Ириной, отметить удачную работу и даже намекал, что неплохо бы позвать самого Монтале – вдруг согласится?
«Надо было все-таки посидеть, – подумал Георгий, уже подходя к своему дому. – Кончится ведь все скоро, последние дни остались».
Он почти не удивился, когда чья-то тень отделилась от бревенчатой стены, как только он отворил калитку. Тень была светлая, хотя и непонятно было, как может быть светлой тень, да еще в почти полной темноте.
– Мила? – спросил он. – Я хотел завтра к вам зайти. Извините, пожалуйста, сам не знаю, как все это получилось. Как он, ничего?
– Ничего, – кивнула она. – Что ему сделается? Его однажды в Александрове палками железными побили, и ничего, даже переломов не было. Пьяных бог любит.
Георгий только вздохнул. Ему не хотелось думать о Миле и обо всем, что произошло сегодня вечером. Особенно сейчас не хотелось, после работы, от которой до сих пор звенело все тело, как после ночи с женщиной. Все, что было связано с Милой, с ее нелепой и убогой жизнью, словно гасило его душу, и он инстинктивно отшатывался от этой прозрачной, как призрак, печальной женщины.
– Я молоко принесла, – сказала Мила. – Вы же не взяли сегодня. Голодный, наверно, на работу пошли из-за дурня моего.
– Да нет, ничего, – махнул рукой Георгий.
Он и правда забыл про голод еще вечером, а во время съемок вообще никогда не думал ни о чем подобном.
– Вы не расстраивайтесь из-за меня, – попросила Мила. – Что ж теперь, такая, значит, судьба. Я понимаю, понимаю, – торопливо добавила она. – Вы во всем правы, что сказали. А только это вы для себя правы, понимаете? Это вы лучше под забором бы, чем так… А мне дорожка от рождения такая проложена, ничего уж тут не поделаешь. Не родился про меня другой мужчина, а сама я никчемная, и для чего мне с жизнью-то бороться за себя?
Она поправила волосы, но как-то странно поправила – не убрала со лба, а, наоборот, сдвинула их к самым бровям. Георгий только теперь заметил синяк у нее над переносицей.
– Ничего, ничего, – повторила она и неожиданно погладила его по руке. – Дай вам бог счастья. А на такое, как со мной было, внимания не надо обращать. Такого в жизни много – видно, так оно и должно быть.
– Не могу я, Мила! – Георгий почувствовал, как снова начинается опасная дрожь в груди. – Вы простите, но даже не из-за вас – я же понимаю… Я из-за себя. Я когда вот такое вижу, мне ничего не хочется, понимаете? Я смысла тогда не вижу ни в чем!
Она посмотрела недоуменно, и Георгий замолчал, словно споткнулся. Как было объяснить ей то, что он и сам для себя не умел назвать ясными словами? Как было сказать, что он перестает понимать, зачем нужно все, что дрожью проходит по его душе – вот как сегодня во время съемок? Зачем Чехов, и Мисюсь, и звезды, ярко блестящие в ветках деревьев, и живой, промытый оптикой мир, который он видит через визир кинокамеры? Зачем это все существует на свете, если, выходит, большинству людей оно совсем не нужно?
Он почувствовал неожиданную злость на эту женщину. Зачем жизнь прибила его к ней на короткий миг, зачем заставила услышать ее покорный голос и увидеть безнадежную тоску в ее глазах? Чтобы показать свою страшную силу? Зачем вообще жизнь вот так вот прибивает его к каким-то людям, которым он совсем не нужен, – к женщинам, которые хоть и дарят ему мимолетное счастье, но тут же исчезают, к мужчинам, которые манят его какими-то несбыточными мечтами, а потом равнодушно проходят мимо?
– Я просто не знаю, как мне жить, – тихо произнес он.
Мила смотрела на него, не отводя блестящих глаз, и Георгий понял вдруг, что этот блеск – просто слезы. Он впервые видел, как она плачет – без всхлипов, одним только этим печальным блеском.
– Дай вам бог счастья, – повторила она. – У вас силы так много, пусть вам бог поможет ее не растерять.
И, не добавив больше ничего, она пошла к калитке. Георгию показалось, что калитка даже не открылась, пропуская ее. Словно, пожелав ему божьей помощи, эта женщина истратила последние свои силы и стала совсем бесплотной.
– В общем, если б не жена, я бы еще очень хорошо подумал сюда перебираться. Понтов много в вашей Москве! А дешевые понты дорого стоят. – Матвей налил себе еще «Зубровки», но не выпил, а только покрутил зачем-то рюмку в руке. – Ну, как говорится, чего хочет женщина – хочет бог.
– Да ладно! – хмыкнул Федька. – То есть в Москву тебе, конечно, перебираться надо, это без вопросов. Но насчет женщины и бога – сильно преувеличено. Послушать, так бог хочет брюлики и замуж! А насчет понтов… Это тебе, Матюха, сгоряча показалось. Москва, конечно, городок неласковый, не для души, но вот понтов в ней немного, а дешевых так и вовсе почти нету. И не делай такой вид, как будто ты в корень зришь, – добавил он, встретив насмешливый Матвеев взгляд. – Дешевки всякой, которая пальцы веером, это да, хватает. Так ведь ее и везде хватает, у вас в Иркутске нету, что ли? А я про Москву по сути говорю, да, Жорик?
Федька взглянул на Георгия, словно ожидая поддержки, хотя всегда говорил то, в чем и без поддержки был уверен.
Они сидели в этом необычном ресторане на Преображенке уже второй час, и выпито было немало, и разговор пошел более страстный, чем требовалось для того, чтобы просто выяснить пожелания клиента. Вот этого клиента, Матвея Казакова, сибирского лесопромышленника, как он не без щегольства представился Георгию при знакомстве.
Это Федька придумал, повести его в охотничий клуб.
– Конечно, лучше бы без фокусов, в «Метрополь», – еще вчера сказал он Георгию. – Но без штанов остаться ради пыли в глаза – это дулю ему с маком. А там, люди подсказали, хорошо можно посидеть. Туда охотники дичь сдают, – объяснил он. – Работодатель мой прежний всегда клиентов в этот клуб водил: и впечатление производит, и цены сравнительно божеские. А что не в центре – ничего, пускай привыкает сибиряк, что Москва большая.
Ознакомительная версия.
