– Мама, Рената собирается позвонить Маргарите и отменить ужин. Хочет сегодня побыть с нами.
Сьюзен Дрисколл так громко взвизгнула, что Мистер Роджер спрыгнул с ее колен и убежал.
– Замечательно! Просто прекрасно! – обрадовалась Сьюзен. – Робинсоны подъедут к шести на коктейли. Они наши большие друзья и мечтают с тобой познакомиться. Что тебе принести? Холодной воды со льдом? Крекеры и виноград? Крем с алоэ от солнечных ожогов? Если ты прямо сейчас поднимешься наверх, успеешь немного поспать.
«Я не позволю этой женщине мной манипулировать», – подумала Рената, но она слишком устала, чтобы возмущаться и отстаивать свои права. Очень хотелось есть и пить, все тело болело, а еще Рената чувствовала себя виноватой. Она лишь молча кивнула.
Таймер на кухонной плите заверещал одновременно с боем часов, оба звука слились в режущую слух какофонию. Пять часов. Конец рабочего дня, подумала Маргарита, хотя это воспоминание относилось к далекому прошлому – ее отец заканчивал работу ровно в пять. Через пятнадцать минут он был уже дома, и Диана Биль всегда подавала ужин в половине шестого. Позже, после кулинарной школы, Маргарита стала воспринимать ранний ужин как нечто мещанское, провинциальное, свойственное Среднему Западу. Почти всю свою профессиональную жизнь в пять часов она возвращалась к работе после подготовки в первой половине дня, слишком короткого послеобеденного перерыва и бокала вина с Портером в расправленной кровати.
Таймер настойчиво пищал. Маргарита достала из печи хлеб, вычеркнула этот пункт из списка. Сейчас можно было бы сделать соус беарнез и оставить до ужина на водяной бане, но в ресторане Маргарита никогда не готовила соус загодя и решила, что сегодня тоже не станет. Она достала серебряные приборы и разложила так, чтобы за столом Рената сидела напротив нее. Ей хотелось смотреть крестнице в глаза.
Стол накрыт, фарфор и стаканы для воды отполированы до зеркального блеска, циннии и георгины весело теснятся в хрустальной вазе. Гладиолусы стоят в каменном кувшине у двери. Маргарита отыскала в кухонном ящике, который не открывала несколько лет, коктейльные салфетки. Когда-то они были красными в белый горошек; теперь красный цвет вылинял до розовато-серого, и уголки салфеток чуть загибались вверх, как подгоревшие тосты, но ничего, сойдет. Маргарита поменяла компакт-диск на другой, с композициями группы «Дерек и Домино», потому что песня «Блюз джинсов клеш»[28] была любимой песней Кэндес. Ее гимном. Маргарита собиралась рассказать об этом Ренате.
Весь день Маргарита боялась не успеть, и вдруг оказалось, что у нее есть два свободных часа. Она еще раз обошла дом. Пыль она вытирала в среду, пылесосила в четверг. Дом выглядел вполне пристойно. Можно было прочитать несколько страниц из биографии Теодора Рузвельта, нынешней послеобеденной книги, или залезть в Интернет; впрочем, Маргарита понимала, что вряд ли сумеет сосредоточиться. Сегодня на ужин придет Рената, ее крестница! Целый день Маргарита привыкала к этой мысли, но до сих пор не верила. В спальне она взяла фотографию, на которой ее сняли с Кэндес и четырехнедельной Ренатой сразу после крестин.
Маргарита почти никогда не молилась. В тех редких случаях, когда она попадала в церковь, – вроде свадьбы Кэндес, крестин Ренаты или похорон Кэндес, – Маргарита вместе со всеми склоняла голову и шевелила губами, повторяя заученные еще в детстве слова, но ничего не чувствовала. Она верила, что Бог есть, и не сомневалась, что Богу тоже известно о ее существовании, однако шестьдесят три года они обходились друг без друга. Маргарита не нуждалась в вере до гибели Кэндес, а в тот день вдруг поняла, что ее духовный запас пуст и ей неоткуда черпать утешение. Она не стала злиться на Бога из-за того, что он не пришел ей на помощь, как приходил к другим, или ненавидеть за то, что не облегчил ее путь, а восприняла его отсутствие как должное.
После смерти Кэндес Маргарита часто разговаривала сама с собой. «Ты только взгляни, как расцвело это дерево!.. Надо же, Элизабет Тейлор снова в наркологической клинике!.. Совершенно неубедительная концовка у последнего рассказа Сэлинджера, все подтвердят». Маргарита допускала, что это признак «душевной болезни», следствие решения больше никого не впускать в свою жизнь, но всякий раз воспринимала свое бормотание как молитву. Она разговаривала с Кэндес.
Маргарита смотрела на фотографию и повторяла слова, которые произнесла у алтаря в тот день, когда крестили Ренату. «Обещаешь ли ты, Маргарита, что, как крестная мать, сделаешь все…» Священник говорил о наставлении ребенка на путь истинный, о поисках правды, добродетели, благочестия и смирения, о поддержании веры. Маргарита соглашалась, но только потому, что ее успокоила кротость, с которой прозвучал вопрос. «Сделаешь ли ты все, что в твоих силах?»
«Да, – подумала она, – я сделаю все, что смогу».
Фигура и вся внешность Кэндес изменилась. Сперва у нее набухла грудь, потом появился живот. Волосы стали расти с удивительной скоростью и почти сравнялись длиной с волосами Маргариты. Левая рука немела от карпального туннельного синдрома, а стоило Кэндес прилечь, ее начинала мучить изжога. Каждые двадцать минут Кэндес бегала в туалет. Впрочем, несмотря ни на что, она продолжала работать, каждый день поднималась по ступенькам в офис Торговой палаты, и бег тоже не бросила – пробегала по пять-семь миль, хотя водители притормаживали, опускали окна и уговаривали ее пойти домой.
Стояло лето. Однажды Кэндес пришла в ресторан днем, в самый разгар подготовки к вечеру: Маргарита обжаривала перцы, выпаривала бульон, мариновала стейки из тунца. Кэндес расцеловала ее в обе щеки и потребовала обед.
– Тут тебе не забегаловка, – проворчала Маргарита. – Ты же знаешь, что я не готовлю обед. И сама порой не обедаю.
– Ладно, для меня можешь не готовить, а как насчет ребенка?
Десять недель подряд Кэндес приходила почти каждый день. Раньше она брала на работу печенье, морковные палочки, яйца вкрутую и ела прямо за столом; теперь, когда у нее появился волчий аппетит, этой еды не хватало. Маргарита готовила открытые пироги – киши, салат «Цезарь», горячие бутерброды «Крок месье» с сыром и ветчиной (Маргарита ела такие в Париже), гаспаччо, сандвичи с беконом, латуком и помидорами, салат из тунца. Она стала частью беременности Кэндес. Маргарите нравилось, что, пока она готовит, подруга ждет на кухне и в это время принадлежит только ей. Они подолгу разговаривали, почти как в былые дни, до появления Дэна. Кэндес волновалась из-за ребенка.
– Я не смогу быть матерью, – говорила она Маргарите. – Я не знаю, что делать.
