Из дневника Марины
«Если в двух словах, то МКАД мне даже понравилась! Широко, просторно, да еще повезло и без пробок по нему проехать. Не успела в себя прийти, как уже надо было съезжать с Кольцевой. Первый раз я промахнулась, съехала раньше, чем нужно. Сделав кружок, снова въехала на умную дорогу и на следующем повороте съехала с нее тютелька в тютельку. Вот тут-то пробки и начались, в которых до Клина толкалась часа три. За это время успела поесть, попить, спела с Жекой и Трофимом на «Шансоне» две хорошие песни, поговорила с ребенком.
Ребенок сообщил, что они с бабушкой сильно соскучились, очень ждут и любят.
– Мам, тут какой-то кент странный ко мне заявился. Назвал какой-то номер телефона мобильного, я только потом понял, что твой. Ты не знаешь, что это было?
– Да откуда мне знать? А что хотел-то кент?
– Выяснял, кто я да что. В общем, я так и не понял. Ну да и черт с ним! Главное – ты возвращаешься! Завтра увидимся. Целуем!
– Бабушке привет!
Пробка не кончалась, и это малость притомило меня. Вот если б можно было еще и вздремнуть на ходу, но это уже перебор.
А вздремнуть уже очень хотелось, но с мотелями вдоль дороги как-то не очень везло. Уже и Клин остался позади, а я так и не присмотрела никакого приличного места для ночлега. Все думала: ну вот еще десяток километров проеду и остановлюсь, а потом назначала новую точку и снова пролетала мимо.
Наконец уже под Тверью я остановилась вблизи поста ДПС – буквально втиснулась между двумя здоровенными фурами. Сбегала рысью в ближайшие кустики, где с риском для здоровья сделала тайные свои делишки, и вернулась к машине. В термосе у меня был горячий чай с лимоном, в сумке – бутерброды и пирожки, прикупленные днем в придорожной харчевне, где я обедала. Вот и час их пришел! Я расположилась с комфортом на пассажирском сиденье, вытянула ноги прямо на обочину дороги, плеснула чайку в металлический стаканчик, включила кино и под «Любовь и голуби» стрескала за милую душу половину всех припасов.
Ноги и руки гудели, глаза слипались, и я решила никуда больше не ехать, а переночевать прямо тут, на дороге, между двумя огромными фурами. Я быстренько перекидала вещи с заднего сиденья на передние, выкопала подушечку и плед из-под корзинки с виноградом, закрылась изнутри и завалилась спать буквой «зю», благо опыт в этом деле у меня уже какой-никакой был.
Разбудили меня какие-то странные разговоры. Прямо возле моего уха две дамы беседовали с водителем фуры, под носом у которой расположился на ночлег мой Мотька.
Дамы оказались представительницами древнейшей профессии, той, которая в списке профессий стоит перед журналистикой. Хотя и на журналисток они тоже были очень похожи. Сначала они договорились принципиально, а затем приступили к конкретике. Диапазон услуг был так широк, что если заказать все по списку, то водителю фуры надо стоять на этой обочине дня три, и при этом не есть, не пить и не спать, а трудиться не покладая не только рук, но и иных частей мужского организма.
Наконец те, которые не журналистки, но близкие к ним, все согласовали и начали грузиться в фуру. Я сгорала от любопытства и поэтому решила посмотреть, как у них происходит погрузка. Сквозь тонированное заднее стекло да в кромешной темноте было бы ничего не разглядеть, но радушный хозяин, который принимал гостей, включил свет, и картинка была как на ладони.
Две крупные не журналистки в сапогах на высоких каблуках и практически без юбок – в набедренных повязках, так правильнее! – забирались по неудобной вертикальной лесенке в кабину фуры. Водителей, кстати, было двое. Второй, видимо, только проснулся: его босые лапы свисали из ниши под самым потолком. Девицы громко ржали, а водилы шикали на них: мол, заткнитесь, пока всех не перебудили!
Гостьи вошли, захлопнулась дверца, а вместе с этим погас свет. Я с сожалением оторвалась от окна. Но это было только начало. Гулять мои соседи собирались по полной программе. Скоро послышался не хрустальный, но стеклянный звон, заглушаемый ритмичной музыкой и взрывами хохота. Потом все четверо посетили ближайшие кусты и снова долго забирались в дом на колесах.
Наконец музыку слегка заглушили, свет вырубили и два часа кряду ломали фуру изнутри согласно договоренности. В это время ничего не было видно и почти ничего не слышно, поэтому я смогла спокойно подремать. Ровно до момента трогательного прощания.
Прощались шумно и долго, обещали друг другу писать и не забывать. Дверца в кабине за девицами хлопнула, и две не журналистки, но тоже представительницы очень древнего ремесла, на своих высоченных каблуках, как на ходулях, прошествовали вперед. Одна из девиц приложилась носом к Мотькиному стеклу, пытаясь рассмотреть пассажира, но не для работы, а просто из любопытства.
Через минуту они стучались в кабину фуры, стоящей впереди меня и Мотьки, снова громко озвучили прейскурант, перечислили виды услуг, дополнили от себя, что могут «так, так и наперекосяк», но это уже за совсем другие деньги, но дешевле, чем где-либо, плюс скидки на комплексное обслуживание.
Потом они так же шумно забирались в кабину, громко ржали, стучали каблуками по металлу и беззлобно ругались матом, как потом мне стало понятно, совсем и не ругались, а объяснялись, чтоб понятнее было.
На сей раз у них все обошлось без песен и танцев, без пьянки и беготни в туалет, и я уснула. А проснулась оттого, что замерзла и ноги затекли. За окнами золотился сентябрьский рассвет. А до Питера оставалось каких-нибудь четыреста пятьдесят километров, что было сущей ерундой по сравнению с тем, что я уже проехала...»
* * *
Еще в Крыму Марина пообещала Мотьке, что торжественно поцелует его, если он без приключений доставит ее домой. Так и сделала, припарковавшись у себя во дворе. Мотька на поцелуй отозвался радостным «би-би-и-и-и...».
Марина выбралась из машины, потянулась до хруста, окинула взором свой багаж – многочисленные коробки, корзинки и пакеты. Как минимум на три ходки до квартиры и обратно. Выбрала для начала что полегче – сумку с вещами на колесиках и корзинку с виноградом. Потом кинула еще легкий рюкзачок на плечо, захлопнула двери и потянулась потихоньку к парадной. Какое это счастье – ступить после стольких часов беспрерывной езды на землю и, закручивая ее на себя, шагать все ближе и ближе к дому. А потом нашарить по привычке связку ключей в боковом кармашке рюкзачка, придавить «таблетку» к замку домофона и оказаться в прохладной парадной, в которой и по прошествии пяти лет со дня сдачи дома все так же пахнет стройкой – цементом, краской, побелкой. А потом взлететь на самую высоту, с которой в ясные дни видно весь город, и почувствовать запах своего дома.
