не все, – руки психа вцепились в ее ладони. Они были холодными, как снег, и Таня почувствовала, как остывает, как ее полыхающее тело как будто в один миг теряет температуру. – Потому что это оказалось лучшим решением в моей жизни. И единственная ошибка, которую я допустил – не сказал тебе правду сразу. Но ты была такой... Колючей. Такой ядовито-прекрасной, что я забыл обо всем. Таня... Ты заставила меня забыть обо всем, понимаешь?
На его губах все еще играла улыбка. Тане хотелось поцеловать его. Снова почувствовать вкус его губ на своих, но боль сковывала ее по рукам и ногам, и все, что она могла – молча сидеть и слушать. Иногда задавать вопросы. Иногда уточнять. Иногда замолкать снова.
– Костя сказал, что ты вламывался к нему домой. Это правда?
– Да. Но это не было связано с тобой...
– Он живет буквально напротив меня!
– Я знаю! Знаю, как это выглядит, но поверь... Все это потеряло для меня смысл, когда я почувствовал что-то к тебе. Не к той иллюзии, что я видел перед собой – к тебе! К такой саркастичной, по-доброму злой, глубокой, сильной, абсолютно ни на кого не похожей.. Таня, ты должна поверить мне.
В какой-то момент его голос дрогнул, и Таня почувствовала, как кусочки лейкопластыря склеивают ее сердце... Затыкают одну дыру за другой, растапливают лед, дуют на ранки, забирая боль...
Но потом вдруг слова Кости зазвенели в ее голове.
Одно за другим. И она представила это в красках. Как псих делает вид, что между ними есть какая-то химия после клуба... Как он предлагает ей секс в обмен на жилье.
Ему просто хотелось жить рядом с Костей, иметь доступ к балкону, с которого видно его балкон, его машину, тротуарную плитку у его подъезда. Взламывать его квартиру, чтобы найти... Что? Улики, которых не было? Следы преступления, в котором Костя был не виноват?
От этого грудную клетку сдавило, и Таня вытянула свои ладони из рук Егора, натянула на пальцы рукава куртки.
Она не могла дышать.
Просто не могла дышать.
Что это было? Паническая атака? Плохой, некачественный лейкопластырь на сердце? Что? Она начала хватать ртом воздух, но ничего не выходило. Казалось, она сейчас задохнется, и слезы градом полились из ее глаз.
Нет. Ну нет же, господи, нет! Она так устала быть слабой, ей так чертовски сильно хотелось перестать плакать. Но ничего не получалось, ее тело словно противилось всем ее желаниям, жило своей жизнью, и Таня просто всхлипывала, стараясь дышать, но ни хрена не выходило.
– Таня... Пожалуйста, посмотри на меня. Не плачь, посмотри на меня, я все исправлю, ты слышишь?! Посмотри на меня.
Таня послушалась. Подняла взгляд на чужие губы. Псих медленно набрал воздух и так же медленно выдохнул, и Таня начала повторять за ним. Она следила за его дыханием и подстраивалась под него, осторожно, глоток за глотком впуская в себя кислород.
Это было больно.
Слышать от Кости все это было больно, но когда об этом говорил Егор, когда он подтверждал все, повторял слово в слово, от этого как будто разрушалось Танино сознание. Когда дыхание ее выровнялось, она закрыла глаза, стараясь не думать о своем мокром лице и слезах, застывших на щеках.
Она почувствовала, как мокрой кожи коснулись прохладные пальцы. Псих вытирал ее слезы, а Таня не могла посмотреть на него, не могла заставить себя открыть глаза.
– Я хочу домой, – прошептала она единственное, что пришло ей в голову.
– Хорошо... Хорошо, как скажешь... Таня...
– Просто отвези меня домой.
Она отвернулась, вытирая лицо рукавами.
Ей было стыдно за свои слезы, за свою слабость, за то, что она понятия не имела, чему верить и с какими мыслями начинать завтрашний день.
Все, чего она хотела сейчас – чтобы псих молчал, и он словно прочел ее мысли. Мягко загудел мотор машины, и они медленно тронулись с места, оставляя позади этот жуткий разговор и все сказанные здесь слова, словно все это ей приснилось.
Несколько дней Таня пыталась не думать о том, что произошло. Рабочие будни сменились выходными, и она занялась уборкой, чтобы хоть как-то скоротать время.
Оказалось, что под ее кроватью, за диваном, на балконе и в старом комоде в гостиной собралось столько мусора, что при желании в нем можно было утопить половину подъезда.
Таня выгребала из углов старые бабушкины журналы по шитью, квитанции и чеки буквально на все, которые бабуля зачем-то хранила, а Таня по каким-то странным причинам не могла выбросить. Она безжалостно сбрасывала в огромные мусорные мешки коробки из-под обуви, порванные футболки и носки, пыльные сломанные светильники и утюги, спутанные наушники и шнуры от зарядников.
Сколько же хлама, оказывается, было вокруг нее! И она жила во всем этом, не считая нужным разгрести и выбросить. Наверное, внутри у нее что-то щелкнуло, и она вспомнила старую поговорку о том, что «порядок в доме равняется порядку в голове» или что-то в этом духе.
Таня очень хотела привести мысли в порядок. Она пыталась понять, злится ли она еще на психа или уже нет, хочет ли она поговорить с ним или же собирается вычеркнуть его из жизни навсегда.
В какой-то момент мысли в ее голове стали такими шустрыми, они как маленькие рыбки барахтались в мозгу, обгоняя друг друга. Таня села и уставилась в стену перед собой. Она была окружена мусором. Джек лежа грыз старый резиновый тапок с абсолютно счастливым видом. В ванной что-то капало. Полоски пыли висели в воздухе.
Таня закрыла лицо грязными руками и закричала. После чего встала и налила себе воды в большой стакан, осушила его до дна, вытерла лоб от пота.
Все эти сказки про самоконтроль и про то, что, нагрузив себя работой, можно вытеснить чувства на задний план, были полной чушью. Чувства кипели внутри Тани, бурлили и плескались, и она ничего не могла с ними сделать, как будто они впитались ей в кожу и стали ее запахом, втерлись в поры.
Псих писал ей, а Таня читала каждое его сообщение с жадностью, не пытаясь играть с ним в игнор. Ей хотелось читать это все, и она читала.
В один день псих писал ей каждые пятнадцать-двадцать минут.
«Я случайно забрал твою футболку. Не проси – не верну».
«Я могу увидеться с Джеком?»
«Видел Полли, они с Тимом выглядели, как
