Глазами, в которых нет прощения.
Глава 46
Инга
Невыносимо.
Спазмом перехватывает горло.
Слова вязнут на языке, слипаясь в один ком, плавясь во всхлип.
Это ужасно. То, как смотрит на меня Демон. Этот лихорадочный блеск в его черных глазах. То, как жгут, оплетая, меня его руки.
Моя выжженная земля. Пустыня там, где был цветущий оазис. Деревня после ковровой бомбардировки. Я не должна ничего к нему чувствовать.
Но я чувствую.
Запредельно накаляется все внутри, заливая льдом и огнем поочередно.
Он смотрит на меня снизу-вверх, и я хочу зарыться пальцами в его волосы, прижать к себе. Почувствовать его дыхание в солнечное сплетение там, где куртка распахнута. Только так мое сердце отогреется.
Хочу, но это станет началом моего конца. Я снова растворюсь в нем, позволю ему влезть в мою жизнь, душу, а он опять все растопчет.
— Ты… здесь… уходи, — сумбурно начинаю я, и голос меня не слушается. — Все кончено.
Горелов словно не слышит меня, лишь крепче обнимает, и я упираюсь ему в плечи, отталкивая.
— Ты пришла. Это же ты. Значит, не кончено. Значит, есть шанс, — он снова утыкается мне в колени. — Я виноват. Перед тобой виноват. Ты не простишь…
— Не прощу, — лгу я.
На самом деле, не важно смогу я простить Демона или нет. Все равно оставаться рядом с ним мне нельзя. Это меня разрушит.
— Это ничего, — бормочет он. — Я заслужил. Не прощай. Только не уходи.
— Я уйду, — собрав всю решимость, говорю, а сердце кровью обливается.
Какая же я тряпка.
— Куда? К нему? — он задирает лицо, чтобы снова посмотреть мне в глаза. — Куда ты пойдешь? Я не отпущу.
Разговор двух психов, на первый взгляд абсолютно бессмысленный, но мы друг друга понимаем.
— Это уже не имеет никакого значения. Дим, — голос мой дрожит, давно я не называла его по имени. — Теперь ты и я — это чемодан без ручки. Нет самого главного. А значит, ему место на помойке. У каждого своя дорога.
Заплетающимся языком я несу какую-то киношную ахинею, когда внутри все кричит, полосует, разъедает.
Мне не нужно было приезжать, эта встреча как соль на открытую рану.
Димка кривится.
— Не надо. Не говори так. Я слишком поздно разобрался, но больше нам не помешают.
— Правильно. Слишком поздно, — соглашаюсь я. — Как раньше больше не будет.
— Будет по-другому, — вскидывается Горелов. — Они все заплатили или заплатят…
— Дим, я всегда буду помнить не то, что сделал кто-то, я все равно не понимаю, о чем ты. Я буду помнить, что сделал ты. Уходи и не возвращайся. Я здесь больше не живу. Представь, что я уехала, что меня нет.
— Но ты есть, — он поднимается на ноги, нависает надо мной, встряхивает за плечи. — Я знаю, что ты существуешь. Неужели ты думаешь, что, если ты уедешь, это что-то изменит? Я просто найду тебя.
— Полгода ты меня не искал, — отворачиваюсь я, потому что предательские слезы подступают, и голос уже дребезжит.
— Меня не было в России, я сбежал, как последний мудак, потому что не мог порвать, не мог забыть. Я таскался под твои окна почти каждую ночь. Уехать — единственное, что я мог сделать, чтобы это остановить.
— Тогда… уезжай опять, — подкатывающая истерика накрывает, я уже не контролирую громкость. — Катись, проваливай, убирайся!
— И что? Пусть порадуются те, кто поставил подножку? — Горелов тоже срывается. — Пусть они насладятся тем, что я корчусь из-за того, что больше тебе не нужен?
— Мне плевать, понимаешь ты? Плевать, кто и что чувствует? Мне хватает того, что чувствую я!
Все. Нервы сдают. Я свое слово сказала, можно уходить.
Но Димка рывком притягивает меня к себе, обхватывает руками, впечатывает в свое тело, стискивает так, что не вздохнуть.
— Ты меня любишь? Скажи, любишь? — требует он ответа у моей макушки.
— Люблю, — выдавливаю я. — Но это ничего не меняет.
— Это меняет все, — Горелов сжимает меня еще сильнее, хотя, казалось бы, сильнее некуда. — Только это имеет значение. Ты все еще моя девочка.
— Не для меня, Дим, — горькие слезы впитываются в его одежду. — Для меня не только это.
Его пальцы, перебирающие мои волосы, натыкаются на влажные пряди.
— Ты замерзла, — понимает он, проведя ладонью по моей коже над курткой.
Да, мне холодно в стылом подъезде, но еще крепче морозит изнутри.
Ампутация затягивается, а наркоза нет.
— Поехали, — тянет меня Димка за руку, но я упираюсь, вырывая руку из его хватки.
— Ты поедешь один. Без меня.
Обернувшийся Демон пугает выражением лица. Гримаса боли искажает его.
— Инга… — сглатывая начинает он.
— Не надо, Дим. Я не передумаю. Все кончено. Точка.
Вижу, как он борется с собой, и маленькая девочка внутри меня плачет и просит, чтобы он уговорил меня, убедил, что-то наврал…
— Побудь со мной сегодня, — сипит он.
Просит. Через себя переступает. Горелов не умеет просить. Это, наверное, первый раз за все время, что я его знаю.
— Зачем цепляться за прошлое, Дим? Ты хочешь продлить агонию? На обоим плохо…
— Без тебя хуже. Просто останься со мной сегодня.
Сжав побелевшие губы, Димка протягивает мне руку ладонью вверх.
Он предлагает мне решиться и добровольно расковырять рану.
— Это ничего не изменит, — повторяю я, глядя в сумасшедшие черные глаза.
Он не отводит взгляда, в котором бушуют страшные эмоции. Я вижу их все. Будто его душа обнажена.
Последний раз. На прощанье.
Я вкладываю свою ледяную ладонь в его горячую.
Чтобы возродиться, надо умереть.
Сегодня я сожгу свои чувства дотла.
