— Серж… — она снова встает на ноги, он поднимает к ней лицо. Софи бледная, глазищи испуганные, голос запинается. — Серж, я не могу развязать, надо разрезать, а то руки… — судорожно выдыхает, срывается с места вдруг. — Я вниз, на кухню, там же есть нож, наверное? Я разрежу, потерпи, я быстро, я сейчас.
— Софи, стой, — его спокойный голос останавливает ее на полпути из комнаты. — Успокойся. В ванной, в тумбочке, левый нижний ящик, там маникюрный набор. Возьми ножницы и разрежь. Только аккуратно, хорошо? Не поцарапай меня, — усмехается, чтобы она перестала нервничать.
— Хорошо, — кивает она. И почти бегом к двери в ванную, возвращается быстро, скрывается за спинкой кресла. И, спустя секунд десять ему, наконец-то, освобождают руки. Чуть не кончает от этого ощущения, во второй раз — за последние минут пять. Аккуратно выводит руки из-за спины, в плечах больно до ломоты. А ладони-то… ой-ой-ой… Пальцы распухли и отекли, цвет у них тоже… далек от нормального — бордово-синеватый.
— Прости меня… — тихий голос отвлекает его от самолюбования. Поворачивает голову. У бедняжки «грозной госпожи» Софи даже губы дрожат. — Прости, пожалуйста. Не знаю, что на меня нашло. Идиотка. Очень больно?
— Терпимо, — он шевелит пальцами, морщится.
— Прости. Пожалуйста, прости!
— Софи, успокойся. И сядь ко мне на колени.
— Тебе будет тяжело!
— Десять минут назад тебя это не волновало.
— Серж…
— Софи! Садись. Ко мне. На колени.
Она вздыхает, но садится. Аккуратно, осторожно, предварительно приведя его белье в порядок.
Берет его руку, начинает разминать тихонько ладонь, пальцы. Господи, у него такие красивые руки — и что она с ними сотворила?! Серж зажмуривается — ощущение покалывания в руках приятно и болезненно одновременно. А она вдруг прижимает его ладонь к губам. Теплые нежные губы к горящей от резкого прилива крови коже — приятно, очень. И Софи так и продолжает: то целует ему руки, то растирает пальцами, то шепчет: «Прости меня, пожалуйста. Я идиотка. Прости».
— Я отомщу тебе…
— Да, конечно, обязательно, — покрывая легкими поцелуями его пальцы.
— Я раздену тебя догола, привяжу к кровати…
— Конечно, милый, — такое ощущение, что она его не слышит, занятая только его руками.
— И буду… — черт, что бы такое придумать? — И буду делать с тобой все, что захочу!
— Да-да, непременно, — бормочет она, растирая круговыми движениями ему ладонь.
— И ты останешься у меня ночевать!
— Разумеется, мой хороший.
Серж открыл глаза и выпрямился в кресле.
— Софи! Про последнее я не шутил!
— Да, я тебя прекрасно поняла, — она наконец-то отвлекается от его рук, смотрит ему в глаза. — Разумеется, я останусь у тебя ночевать. И можешь делать со мной все, что захочешь.
Серж довольно ухмыляется. Виноватая Софи — это прелесть что такое.
Позже, уже ближе к ночи, в его спальне кто-то с кем-то творил все, что хотел. Правда, чьи желания в темноте спальни были главными — определить было крайне сложно. Но Софи действительно осталась у него на ночь.
Шаг семнадцатый. Аффилированные лица
Палача отняли, жандармов отняли… пугают… Свиньи вы, а не верноподданные!
Напрасно Софья не оставалась раньше у Сержа на ночь. Если уж спать с ним — то у него в кровати. Здесь, на огромном Бетанкуровском сексодроме, уворачиваться от беспокойно мечущегося во сне Сержа было гораздо проще. Да и спал он дома, как показалось Соне, спокойнее. А на крайний случай — в этой квартире было куда уйти: несколько гостевых спален и безразмерный диван-каре в гостиной на первом этаже. В общем, Софья, впервые оставшись на ночь в гостях у Сержа, парадоксально, но выспалась. И проснулась, на следующий день, субботним утром, разумеется, раньше Сержа.
Как обычно, Бетанкур спал под утро сном младенца. Софья повернулась на бок, подперла голову рукой. Каждое из их совместных утр начиналось именно так. Она просыпалась раньше и смотрела на него. И не надоедало. Словно каждый раз что-то новое видела.
Пробилась к утру щетина — русая, темнее, чем волосы на голове. На подбородке, слева — крошечная царапина, видная только очень вблизи — видимо, поторопился во время бритья. На шее едва видны два почти сошедших синяка. Да, это ее рук… точнее, губ, языка и зубов дело. И ей не стыдно! Соня нагнулась и чмокнула легко в кончик идеального носа. Серж даже не шевельнулся. И к этому она тоже уже привыкла — что по утрам, если никуда не надо идти, его будить бесполезно. Себе дешевле дать ему поспать столько, сколько нужно. И в этом он тоже походил на хищника семейства кошачьих — с помощью сна восстанавливал свои жизненные силы. Чтобы потом, днем, сворачивать горы. А сворачивать он умел — Соня это понимала уже.
Она поднялась, потянулась сладко и бесстыже в своей наготе. Да и ладно. Никто же не видит. Надо пойти, принять душ и найти чего-нибудь съестного. Если ждать, пока проснется гостеприимный хозяин — можно с голоду умереть.
После душа Соня отправилась инспектировать гардеробную Бетанкура. По ней спокойно совершенно можно было водить экскурсии. И она совершенно точно была размером больше, чем вся Сонина квартира. Шмоток у Сержа… На третьей по счету раздвинутой дверце поняла, что начинает ему завидовать. Правда, воочию убедилась, что на полке с бельем водятся только уже хорошо знакомые ей изделия Доменико Дольче и Стефано Габбана. Все-таки, в вопросе белья Бетанкур ужасный консерватор. Соня прикинула, как на ней будут смотреться трусы Сержа, и хихикнула. Нет, ну а с другой стороны — не в полотенце же ей ходить по квартире? Платье он вчера…
При воспоминании о вчерашнем вечере как-то непривычно вспыхнули щеки. И что на нее нашло? Сейчас вспоминать стыдно. Хорошо, что Серж это нормально воспринял, и не выгнал ее взашей после того, как она развязала ему руки. И хорошо, кстати, что с руками тоже все в порядке. За этими размышлениями Соня дошла до спальни и там, недолго думая, решила сменить полотенце на брошенную на спинку кресла рубашку Сержа. К тому же, она так вкусно пахнет… А потом Софья обнаружила в кармане рубашки собственное белье, и румянец вернулся с удвоенной силой. Бросив трусики на кресло, Соня сбежала на кухню — подальше от воспоминаний. К тому же, есть очень хотелось.
