Зазвонил телефон. Господи, неужели же Павел настолько изменился, что сначала звонит, как и положено воспитанному человеку? Да не может такого быть. Конечно, не может, это и был не он. Трубка буквально взорвалась Лилькиным голосом. Н-да! Давненько Лилька не вываливала на мою голову свои неприятности, видно, время пришло, но как же не вовремя. Хотя как знать, все, что ни делается, — к лучшему. Так и не сумев прорваться сквозь Лилькины истеричные вопли, я рявкнула: «Сейчас приеду!» — и бросила трубку. Невежливо, но объясняться с Лилькой по телефону напрасный труд, все равно ничего не поймешь. Когда Лилька впадает в истерику, то ничего не воспринимает, надо просто быть при ней, делать вид, что слушаешь, кивать, совать в руку стакан с водой. Через какое-то время она устанет, угомонится и можно будет понять, какой трагический пустяк или просто досадное недоразумение вызвали это слезоизвержение. Нет, Лилька не ошибка природы, она добра, покладиста и очень трудолюбива. Обычно из нее веревки можно вить, она с добродушной улыбкой прощает и рискованные шутки, и даже язвительные насмешки: не мои, я Лильку берегу, просто чьи угодно. Но иногда наступает критический момент, какое-то замыкание происходит в Лилькиной голове, она начинает раздражаться, мало-помалу закипает, и тогда держись!
Вот только как с Павлом быть? Оставлю ему записку на двери, сам виноват, если зря прокатится, номер своего телефона он мне никогда не давал, так что предупредить я его не могу. Лильку он знает, ее адрес тоже, так что, если ему так важно встретиться со мной сегодня, пусть приезжает к ней. Хотя Лилька всегда вызывала у Павла брезгливое недоумение. Он мне сам раз сто об этом говорил и не одобрял нашей дружбы.
Первые минуты я очень внимательно слушала подругу. Начала она издалека, стала почему-то рассказывать о своей работе и начальнице. Пока подобралась к главному, снова заводясь и выкрикивая ругательства, и я как-то незаметно для себя мысленно отвлеклась на Павла. Представила себе его самоуверенное лицо и как он подходит к моей двери, жмет на звонок раз, другой. Никто ему не открывает, и вот тут-то он замечает белый язычок записки. Читает ее и… Что он будет делать дальше, домыслить не успела, громкий вопль Лильки вернул меня в реальность:
— Какие же они гады! Сколько же можно?!
Я даже вздрогнула: речь вроде бы шла о ком-то одном, откуда же взялось множественное число этих самых гадов? Я что-то пропустила? Ах, какая разница! Я посмотрела на замолкшую Лильку, подошла, молча обняла ее, и она заплакала совсем тихо и по-детски. Значит, скоро конец. Завершающая фаза у Лильки, о чем бы ни шла речь, всегда звучит как тихая и незлобивая жалоба обиженного ребенка. И почему я не могу вот так взять и выплеснуть все обиды, недоумения, неудачи и вообще все злоключения? Зачем-то все коплю в себе, но ведь стыдно было бы так распускаться, разве нет? Пока я была занята собой, Лилька уже окончательно иссякла и отправилась в ванную умываться. Когда она вернулась, я в очередной раз отметила, что после такого рева у нее ни нос не распух, ни веки не набрякли. Лилька поставила чайник, стала накрывать на стол, а я вспомнила, что оставила в прихожей наш традиционный «Трюфель»: как-то повелось, что после бурных сцен мы с ней всегда пьем чай с маленьким тортом и каждый раз подворачивается именно «Трюфель». Разрезать торт я взялась сама, подруга погрузилась в какие-то свои мысли, очевидно, очень приятные. Даже кончик ее очаровательного, слегка вздернутого носика, предмета моего тайного восхищения и зависти, стал выглядеть радостным. Наконец Лилька заговорила, не поднимая глаз от чашки с чаем, не притрагиваясь к торту, что было более чем странно.
— Знаешь, я беременна.
— То есть ты надеешься, что беременна? — спокойно уточнила я.
Вот уже лет десять, как Лилькой овладело желание во что бы то ни стало заиметь ребенка. Она безуспешно пыталась забеременеть от каждого любовника, которые то и дело случались в ее безалаберной жизни. Хорошенькая, пухленькая, любящая уют и домашнее хозяйство, она пользовалась большим успехом у мужчин, но никто из них почему-то не задерживался надолго. После очередного разрыва Лилька долго ходила как в воду опущенная, правда, истерик не устраивала — это она делала только по пустякам. Потом опять знакомилась с кем-нибудь, быстро влюблялась и порхала до нового разрыва. А вот забеременеть не получалось. Мне давно хотелось избавить ее от напрасных надежд, тем более что и возраст поджимал, как-никак сорок один год. Но эта тема была для подруги крайне болезненна, я не знала, как приступить к разговору.
— Нет, я действительно беременна, врач подтвердил, срок — три месяца. Ты ведь знаешь, врачи всегда говорили, что у меня все в порядке!
От удивления я не нашлась, что сказать. Она с упреком посмотрела на меня:
— Ты за меня совсем не рада? Интересно почему? Тебе так можно было рожать, а как я собралась, ты уж и слов не находишь!
Хотелось возразить, что я-то рожала молодой и замужем, но благоразумно промолчала. Это все она и без меня знает.
— Нет, Лиля, я рада за тебя, очень рада, просто как-то все неожиданно. Но вот что хочу спросить: отец ребенка в курсе? Ты женщина храбрая, но одной растить ребенка трудно. Ты ему сказала?
Лилька слегка замялась и, к моему удивлению, покраснела, но улыбаться не перестала:
— Да, он знает. Очень рад. Наверно, теперь поженимся.
— О! В самом деле? Поздравляю! Вторая прекрасная новость. Но не тяните со свадьбой. Надеюсь, меня-то ты пригласишь? А кто он? Я его знаю? Подожди, подожди, помнится, ты не так давно была у кого-то на даче, это он?
Лилька отрицательно покачала головой, потом лукаво посмотрела на меня и выпалила:
— Это Павел!
— Как будто мне это что-то говорит. — Я улыбнулась, но она молчала. — Постой, не хочешь ли ты сказать… Нет, этого не может быть! Лилька! Ну что же ты молчишь? Какой Павел, мой? Мой Павел?!
— Да. Твой, твой, вернее, бывший твой. Что ты так подскочила, вы же давно разошлись. Он давно человек свободный, я тоже, почему бы и нет?
Я с ужасом смотрела на нее. Лилька говорила какие-то невозможные вещи. Где-то в области солнечного сплетения нарастало странное сосущее ощущение, похожее на тошноту. Может быть, именно об этом Павел и собирался поговорить? Но зачем, какой теперь прок от разговора? Я сделала неимоверное усилие над собой, сглотнула сухой ком в горле и спросила ровным голосом:
— Ну и что ты теперь будешь делать?
— Ну как что? Рожать, конечно! Ты же знаешь, как я хотела ребенка. Вот он и будет у меня, все равно кто — мальчик или девочка, кого Бог пошлет, лишь бы здоровенький, — затараторила Лилька, обрадованная тем, что я спокойно отреагировала на отцовство Павла. Она явно чувствовала, что самое тяжелое осталось позади. Мы еще немного поговорили о родах и грудных детях. И все-таки вопрос об участии Павла в этой непостижимой истории был мне не ясен, я подумала, что если уйду, ничего не выяснив, это будет малодушно. Собрав силы, спросила:
