Белл не сводила с пасынка глаз.
— Ты обещал отцу!
Джон перевел взгляд на нее.
— Я обещал позаботиться о вас и собираюсь сдержать обещание. Я помогу вам найти жилье.
— Какое великодушие, — воскликнула Марианна с жаром.
— Проценты с ваших средств…
— Они микроскопические, Джон.
— Удивительно, что вы вообще что-то знаете о подобных вещах.
— А мне удивительно, что ты так легко отказываешься от клятвы, данной отцу, лежащему на смертном одре.
Элинор положила руку матери на плечо.
— Пожалуйста! — обращаясь к брату, сказала она. А потом негромко добавила:
— Мы что-нибудь придумаем.
Джон вздохнул с облегчением.
— Вот так-то лучше. Молодец!
И тут Марианна выкрикнула:
— Ты — мерзавец, слышишь меня? Мерзавец! Ты предатель, трусливый и… как это слово, у Шекспира? А, вспомнила — вероломный! Да, да, Джон!
В кухне повисло исполненное ужаса молчание. Потом Белл потянулась к Марианне; Элинор испугалась, что они сейчас кинутся друг другу в объятия, как обычно бывало в трудную минуту, явив Джону типичную для них экстравагантность.
— Думаю, тебе лучше уйти, — быстро сказала она, обращаясь к нему.
Джон с благодарностью кивнул и отступил на шаг назад.
— О да, а то она прибежит тебя искать, — вмешалась Маргарет. — Как она тебя подзывает — собачьим свистком?
Отчаяние на лице Марианны сменилось злорадной усмешкой. Точно так же, мгновение спустя, отреагировала Белл. Джон переводил взгляд с одной на другую, отступая все дальше к двери, и тут наткнулся на старинный уэльский буфет с расставленными у стены тарелками — изящными декоративными сувенирами с фестончатой кромкой, которые Генри с Белл привозили из своих путешествий по Провансу, две-три за раз, в течение многих лет.
Джон шагнул к двери. Уже держась за ручку, он вдруг выразительно мотнул головой в сторону буфета.
— Кстати, эти тарелки очень понравились Фанни.
И вот теперь, спустя всего день, они сидели здесь же, на кухне, снова вокруг стола, истерзанные волнениями, гневом на Фанни с ее злобой и на Джона с его мягкотелостью, до смерти напуганные перспективой оказаться на улице, не имея ни места, чтобы приклонить голову, ни денег, чтобы, если таковое найдется, за него заплатить.
— Конечно, через год я уже получу диплом, — сказала Элинор.
Белл ответила дочери усталой улыбкой.
— Дорогая, что это изменит? Ты прекрасно рисуешь, но сколько архитекторов сейчас сидит без работы!
— Спасибо за поддержку, мам.
Марианна накрыла ладонь Элинор своей.
— Она права. Ты прекрасно рисуешь.
Элинор попыталась улыбнуться сестре. А потом решительно сказала:
— Как права и в том, что архитектору в наше время трудно найти работу. Особенно начинающему. А ты не могла бы снова пойти преподавать? — обращаясь к матери, спросила она.
Белл беспомощно развела руками.
— Дорогая, я не работала уже сто лет!
— Но сейчас крайний случай, мама.
Марианна сказала, повернувшись к Маргарет:
— Тебе придется перейти в государственную школу.
Лицо Маргарет застыло.
— Ни за что.
— Так надо.
— Магз, у нас просто нет выбора…
— Я не пойду! — закричала Маргарет в ответ.
Она выдернула наушники из ушей, бросилась к окну и сжалась в комок, стоя к ним спиной. Внезапно плечи ее распрямились.
— Эй! — совсем другим тоном позвала она.
Элинор привстала.
— Что там?
Маргарет не обернулась; вместо этого она высунулась в окно и изо всех сил замахала руками.
— Эдвард! — закричала она. — Эдвард!
А потом повернула голову и, хотя все и так было ясно, воскликнула, глядя через плечо:
— Эдвард приехал!
Несмотря на то что Фанни по приезде в Норленд восстановила против себя семейство Дэшвудов, они, тем не менее, признавали за ней одно неоспоримое достоинство: наличие брата по имени Эдвард.
Он явился вслед за сестрой, и поначалу все решили, что этот долговязый темноволосый застенчивый юноша — полная противоположность его деятельной и весьма опасной сестрицы, — приехал полюбоваться новым приобретением, словно по волшебству свалившимся к ней в руки. Однако через день-другой стало ясно, что он постоянно топчется на кухне у Дэшвудов, рискуя показаться навязчивым, не только потому, что ему там уютно и легко, но также по той простой причине, что ему больше некуда идти — и совершенно нечем занять себя. Собственно, он и сам был готов расписаться в полной своей никчемности.
— Боюсь, по жизни я неудачник, — сказал он как-то, вскоре после приезда, сидя за кухонным столом и измельчая на терке длинные стручки красной фасоли, как показала Белл. Клок темных волос упал ему на лоб, закрывая глаза.
— Нет-нет, — тут же воскликнула Белл, и добавила с теплотой:
— Вы вовсе не неудачник. Думаю, вы просто не умеете правильно преподнести свои достоинства.
Эдвард перестал тереть и принялся выковыривать большую пятнистую фасолину, застрявшую между лезвиями.
— Меня выгнали из Итона, — с легким вызовом произнес он.
— Серьезно? — хором воскликнули все, кто был в кухне.
Маргарет, вытащив наушник из одного уха, с нескрываемым интересом спросила:
— И что ты натворил?
— Стоял на стреме, пока плохие парни проворачивали свои делишки.
— Насколько плохие? Очень-очень?
— Ну не то чтобы…
Маргарет подалась вперед и заговорщицки прошептала:
— Это было связано с наркотиками?
Эдвард улыбнулся, не поднимая головы от терки.
— Вроде того.
— А сам ты их принимал?
— Хватит, Магз! — одернула сестру Элинор.
Эдвард одарил ее быстрым взглядом, в котором читалась искренняя благодарность, ускользнувшая, тем не менее, от Элинор, поскольку та на нее нисколько не претендовала.
— Нет, Магз, — ответил он. — На это у меня кишка была тонка. Стоял на шухере, но как-то раз зазевался, и мы попались. Нас всех исключили. Мама меня так и не простила. Представляете, до сих пор.
Белл похлопала его по руке.
— Простила, наверняка.
— Вы не знаете мою мать.
— Думаю, — заговорила Марианна, до этого тихонько сидевшая на подоконнике с книжкой в руках, — когда тебя выгоняют, это классно! Особенно из такого благопристойного заведения, как Итон.
— Вот только одобрения за это вряд ли дождешься, — негромко заметила Элинор.
Эдвард снова со значением взглянул на нее.
