На следующей неделе мне будет двадцать один.
Он сухо рассмеялся:
— Совсем старушка…
— Это действительно так, если взглянуть на вопрос моими глазами. Лавиния постоянно говорит, что с деньгами даже дурнушка может смотреться неплохо, пока она молода, но после определенного возраста уже ничто не поможет.
Одри поразила ярость, сверкнувшая в его глазах.
— А кто такая, эта Лавиния? — проскрипел он.
— Моя мачеха.
— Ваша мачеха?.. — одна из его темных бровей насмешливо приподнялась. — Ваша мачеха говорит вам, что вы непривлекательны?
Одри поняла, о чем он подумал. Что Лавиния была пошлой злой ведьмой, какими обычно бывают все мачехи.
— Нет-нет, Лавиния не так жестока. Она добра ко мне. И очень старается помочь мне с моей прической и с моей одеждой. Но я, похоже, невезучая… Ничто, кажется, не годится для меня.
Произнося все это, Одри видела, что Эллиот новее не был в этом убежден.
— А сколько лет вашей мачехе? — поинтересовался он, окидывая ее непроницаемым взглядом. — Той самой, которая помогает вам с прической и одеждой?
— О, ей уже около сорока. Но выглядит она моложе. Она очень красива и очень уверена в себе.
Одри не смогла удержаться от завистливого вздоха. Ей иногда хотелось выглядеть хоть наполовину так великолепно, как могла выглядеть Лавиния.
— Не знаю, с чего вы взяли, Одри, что вы непривлекательны, — промолвил Эллиот.
Внутри нее вспыхнуло гневное возмущение.
— Пожалуйста, не льстите мне, Эллиот, — в этом нет необходимости. Я знаю, что я из себя представляю и как выгляжу.
И здесь она уже не могла сдержать копившиеся в ней слезы. Они заполнили ее глаза и стали скатываться по бледным щекам. Недовольная собой, Одри попыталась сдержать рыдания, и это ей удалось. Она поставила стакан с вином на пол и спрятала лицо в свои руки. Но плечи предательски вздрагивали, и она не могла даже представить, как жалко выглядела, сгорбившаяся и молча заливающаяся горькими, отчаянными слезами.
— Не надо, Одри, — почти простонал Эллиот и, поставив свой стакан, обнял ее. Почти автоматически ее руки обвились вокруг его мощного торса.
Когда же рука Эллиота поднялась и погладила ее волосы, то его ответное желание застало ее врасплох. Несмотря на свои страдания, Одри откликнулась на его прикосновение и, когда он зашептал сладкие слова утешения, задрожала от тайного наслаждения.
— Вы прекрасно выглядите, Одри. Я совсем не льщу вам…
Как это случилось? В следующий момент он поднял ее залитое слезами лицо, и его губы накрыли ее рот. Одри замерла на секунду, но его губы были такими мягкими и утешающими, такими ласковыми и сочувствующими… Она выдохнула, ее собственные губы разжались, а ее руки обвились вокруг его шеи.
В этот момент характер поцелуя изменился: рот Эллиота стал твердым и требовательным, его руки крепко сжали ее. Он широко раздвинул ее губы и глубоко внедрил между ними свой язык.
Одри в шоке вздрогнула всем телом и начала бороться с ним, ее кулачки в панике забарабанили по его груди.
Когда Эллиот наконец откачнулся назад, ее большие карие глаза пронзили его выражением боли.
Он покачал головой, и на его лице появилось отвращение к самому себе.
— О, господи… Я очень сожалею, Одри, очень, — он пожал плечами и продолжил расстроенным голосом, — я слишком увлекся.
— Но… почему? — выдохнула она, уставившись на него, — Я имею в виду…
Мрачная сардоническая гримаса исказила его лицо.
— Еще один урок, вам, Одри, по поводу мужчин, — проворчал он. — Когда речь заходит о сексе, они в основном действуют как животные. Они хотят то, что хотят, тогда, когда хотят, и их даже не очень заботит, с кем они в этот момент. Я в безбрачии уже около года. Судя по тому, что только что случилось, мое монашеское бытие подошло к концу. — Но не с вами, моя дорогая, юная особа, — добавил он. — Не с вами… Пошли, я отвезу вас домой.
В понедельник утром Одри была в полном смятении. Она не хотела идти на работу, не желая встречаться ни с вечно усмехающейся Дианой, ни с угрюмо враждебным Расселлом. Ей не хотелось целый день делать вид, что все в порядке, когда все было так плохо.
Тяжело опустившись на краешек постели, она зарылась лицом в свои руки. Но слез уже не оставалось. Она выплакалась в пятницу ночью. Она рыдала до тех пор, пока не иссякли слезы, а вместе с ними — энергия и эмоции.
Субботу она провела в тяжелой депрессии, а воскресенье — в безразличном унынии.
Сегодня же начиналась рабочая неделя, и жизнь продолжалась, хотела, она того или нет. У нее не было иного выбора, кроме как взять себя в руки и жить дальше. Но прежде чем сделать это, она должна была проанализировать то, что случилось в пятницу.
Она подняла лицо из рук, однако чувство смятения не проходило.
Что было больней всего, задавала она вопрос самой себе. Предательство Расселла? Или поспешное дезертирство Эллиота Найта?
Она не находила ответ на эти вопросы. И не была уверена ни в чем. Единственное, что она знала наверняка, — это о своем вечном и полном неуспехе у мужчин. Расселл ухаживал за ней только лишь из алчности, а Эллиот приласкал из жалости. Да и его короткий поцелуй нельзя было назвать «ухаживанием».
Ей никогда не забыть потрясения Эллиота от ее поведения. Что это, черт побери, я делаю, очевидно, подумал он, целуя эту глупенькую недотепу? Почему я позволила себе увлечься? Вне сомнения, он здорово расстроился в тот момент, с горечью решила Одри. Ничто не могло объяснить, как мужчина вроде него оказался охваченным безудержной страстью к такой девушке, как она. В ней ведь не больше сексуальной привлекательности, чем в раздавленной лягушке! Примерно это говорил ей Расселл. Расселл…
Одри с болью думала о нем, о том, что он с ней сделал. Или, точнее, о том, что она ему позволила сделать с собой. Она была дурочкой — глупой, наивной, некрасивой, неуверенной в себе маленькой дурочкой!
Она уже готова была впасть в еще большее отчаяние, когда вдруг припомнила комплименты Эллиота, к тому же заверившего ее в своей искренности. Он сказал, что у нее прекрасная кожа, чудесные глаза и рот, просто напрашивающийся на поцелуй. Неужели он льстил ей из одного лишь желания сделать так, чтобы она не чувствовала себя такой несчастной? Или он говорил правду? Боль немного отпустила ее сердце. Ведь даже Расселл признавал, что она не так уж плохо выглядела.
Одри поднялась и нерешительно подошла к высокому зеркалу на ножках, что стояло в углу комнаты. Уставившись на свое отражение, она провела рукой по лицу и рту. По ее собственному мнению, ее кожа всегда выглядела слишком бледной, глаза — слишком большими, а рот, казалось, принадлежал маленькой девочке. Но в общем… в общем она не была совсем уж дурнушкой. Пожалуй, всего лишь бесцветной…
