— Като, попробуй у Андрея пульс, — пытаюсь я надругаться над великим.
Они переглядываются и понимающе улыбаются друг другу. Като — счастливица, ей с Андреем не освоить науку ревности. Вот поссорилась правая рука с левой. Глупо. Она отказывается от блинов и дальнейшего пребывания на даче. Она прощается со всеми. Мне персонально:
— Держись, Катюха.
И отбывает. Юшкова проведет неделю на даче. За нами вскоре пришлют машину. Юбилейные торжества закрыты. Ждем вас через пять лет на том же месте. Это если не наступит эпоха признания врачебного таланта моего мужа. Мое мерзкое поведение не будет оплачено. Оно выдано в кредит.
Следующим утром квартирный телефон доносит голос Игоря Львовича:
— Я сейчас приеду.
Он не проходит в квартиру и в дверях подает мне конверт.
— Ты не умеешь держать слово, — говорит он равнодушно.
— Нет, но почему. Я исправлюсь.
— А вот и шанс. Пообещай, что позвонишь.
— Кому? Когда? — Я тупая.
— Мне. Только мне, — он резко захлопывает дверь.
Андрей сонно спрашивает: «Кто приходил?» Потом вскакивает и уматывает на работу. А через час за мной заезжает Марк и восторженно хватает меня за ноги. Он приподнимает и носит меня по квартире. Мне не стыдно за бедность. Я никак не могу проснуться.
— Суок, мы улетаем. Вещи можешь не брать. Где мужнин завтрак? Я доем. — Он возится на кухне.
Я думаю, что бы такое написать в записке Андрею.
В белом от страха «боинге» я вспоминаю, что обещала позвонить Игорю. Я боюсь высоты. Не хочу, чтобы со мной разбились люди. Если мы нормально сядем, я позвоню. Позвоню обязательно. Я вступаю в детскую сделку с Богом и авиакомпанией «Эр Франс».
Игорь Львович в аэропорт не поехал. Он не любил провожать самолеты, поезда и корабли. Игорь Львович поехал в офис, который упорно называл конторой. Его новые партнеры всегда нервно передергивались, наиболее наглые просили подбирать выражения. Игорь Львович с удовлетворением замечал, что время «крышевого» бизнеса проходит. Все снова боятся милиции-конторы. Он усмехался. Но тяжело и натужно. Игорь Львович был лишен чувства юмора. Начисто. То есть он отмечал, что логическое построение истории, именуемой анекдотом, приводит к нелепому финалу. Но ему не было смешно. Пятачок приходит к Винни-Пуху: «Завтра меня будут показывать в программе «Смак». Увидишь шашлык из свинины — это я». Ну и что хорошего, что наивные и доверчивые существа в этом мире годятся только на шашлык? Но Игорь Львович был умен и знал, что отсутствие чувства юмора — это недостаток. В компаниях он безошибочно определял самого тонкого ценителя глупых историй и внимательно следил за выражением его лица. Игорю Львовичу удавалось всегда рассмеяться на сотую долю секунды раньше. Он слыл светским человеком.
«Согласись, Софа, смех — это физиологическое действо, свойственное человеку как биологическому виду. А юмор — это ссылка на обстоятельства». Игорь Львович мысленно беседовал со своей покойной женой. А раньше обращался за советом только к маме. Обычная еврейская трагедия: она любит его, он любит свою маму. А мама всегда не любила Софу, потому что она была гойкой. А чаще — хазерючкой. А Софа все ждала, когда же, наконец, она станет для Игоря самым важным человеком. А мама обещала, что его дети сделают что-нибудь похуже.
— Чем что, кто? — раздраженно спрашивал Игорь.
— Чем ты. А подумал о чем? — отвечала мама, поджимая усы.
У мамы всегда, сколько Игорь помнил, были усы. Она их совершенно не стеснялась. Она всегда жила так, как ей удобно. И поэтому всегда была права. Игорь это ценил. И Софа ценила. Со временем она смирилась с неравными условиями борьбы и тихо заболела. Софа заболела не из-за мамы, а потому что у нее не было совести.
— Она забыла свой долг перед семьей, — заявила свекровь.
Игорь молча согласился и отправил Софу в Нью-Йорк. И сыновей, и внуков, и маму. Для Софы это уже не имело значения. Она просто умерла в хороших комфортабельных условиях. А мама осталась. Чтоб она еще сто лет прожила. Пусть дети там будут присмотрены. И внуки. Только кому теперь сказать «прости»? Софа добилась своего. Она стала главным человеком в его жизни.
«Я же смеюсь от щекотки? От радости? Когда сделка хорошая и сам у себя украду? Софа, ты помнишь?» Софа, конечно, помнила, ее жизнь прошла под Игорем. В хорошем смысле. На похороны он не поехал. Дела.
— Ей уже все равно. Ко мне тоже можешь не приезжать, я таки, оказывается, выродила вонючку, да? — кричала мать по телефону.
— Мама, ты успела ее полюбить? — устало поинтересовался Игорь.
— А когда я кого-нибудь не любила? — живо возмутилась мать.
— Да, мама, я понимаю.
Когда Софа уезжала, она сказала мужу:
— Поживи для себя немножко.
Это было три года назад. Три года назад Игорь Львович понял, что солнце уже норовит присесть за горизонт. И еще он понял, что не любит петрушку. Только не активно — до ненависти, а просто не любит, и все. Он готовил себе салат и, нарезая зелень, вдруг подумал, что без нее ему будет вкуснее. Хотя до того — и так было хорошо.
Но Софу не вернешь, небосводу не заплатишь, зато расставание с петрушкой не принесло сожалений. Наверное, это и значит, «пожить для себя».
Секретарша вскочила со стула, едва не сломав ногу:
— Игорь Львович, вам звонили из Нью-Йорка. И вот — вам подписали документы на линию полиэтиленовой упаковки. И еще…
— Да, — сказал Игорь Львович и запер кабинет. Каждый его день начинался со звонка матери. Ей не спалось. Правнуки выходили из-под контроля. Чужие дети — чужие проблемы.
Он отзвонил по делам и стал думать о Марке. Игорь Львович любил думать. Он наслаждался, когда одна мысль плавно перетекала в другую и неожиданно прерывалась накопленными за жизнь образами. Игорь мог бы составить из них сонник. Сонник для грезящих наяву. Но он не занимался бесплатными проектами и поклонами в пользу нищих. Игорь Львович полагал, что если каждый мужчина будет зарабатывать деньги и кормить только своих, то в мире наступит долгожданное благоденствие. А эфемерным сонником можно пользоваться, только плотно прикрыв двери кабинета.
Мысли о Марке текли по двум противоположным направлениям. Марк ему нравился. Он умел удивлять. Удивлять ежедневно и неорганизованно. Марк, казалось, не впадал в депрессии, не рефлексировал. Он перся по жизни. И перся как танк, с другой стороны, Марк, конечно, был подлецом. Наглым, но очень талантливым. Он не мог не знать, что Игорь будет осведомлен о поездке уже в тот день, когда Марк только соберется отвезти документы. Но страна пребывания вызывала восхищение. Марк мог поехать куда угодно. Деньги были — Марк рискнул и крутанул убийственный (потому что за это часто стреляли) контракт с металлом. Но куда угодно уперлось в простое название — Объединенные Арабские Эмираты. «А в Дубаи, а в Дубаи сидит под пальмами Махмуд-Али». Логика у паршивца блестящая — там, где под пальмами сидят «али», нет места обрезанным по правилам иудейской веры. Поэтому Игорь Львович не поедет на лихом жеребце через семь морей водворять блудного сына на нужное место. В паспорте на выезд, конечно, не указывается национальность. Но Игорь Львович вполне привык к золотому правилу о том, что бьют не по паспорту, а по морде. А от этого арабами брезговал. Лучше не связываться. Ай да Марк! Только вот зачем так активно плевать против ветра? Если на одежде не хватает жидкости, то можно стать под душ, и все будет красиво.
