Поражаюсь до глубины души, когда не нахожу. Получается, её и не ищет никто? Или… Она солгала.
Думаю, обдумываю, не знаю, как поступить.
Телефон разрывается от входящего вызова.
— Да, — бросаю я в трубку. — Нет, Глеб Борисович, я не планирую возвращаться в ближайшее время. Бумаги? Шлите до востребования на тот же адрес. Подпишу и отправлю экспресс-доставкой. Спасибо. И, Глеб Борисович, могу я вас попросить о личном одолжении?
Коротко обрисовываю ситуацию и прощаюсь.
Едва успеваю убрать телефон, как возвращается Наталья с огромной сумкой свежей молочки и хлеба. Довольный, вижу, что и бутылка торчит пузатая.
— Расстаралась я для тебя, Тихон, — усмехается она, словно ждёт одобрения.
— Ну ступай в душ, — киваю я.
Мне не требуется много времени, чтобы завестись. Какой там! Кажется, я был заведён с того самого мгновения, как увидел худосочное тело девчушки на своей кровати, когда раздевал её и….
Наталья раскатывает умелым движением презерватив по всей длине и хочет пристроиться сверху.
— Прости, Наталья, — бросаю я. — Сегодня я возьму тебя сзади.
Женщина быстро принимает нужную позу и громко стонет, позволяя мне грубо и безостановочно врезаться в своё влагалище. Со злостью я опустошаюсь, понимая, что ничуть не расслабился, и валюсь на кровать.
— Через полчаса меня подними, — бросаю я женщине и отрубаюсь.
Просыпаясь, не могу понять, что не так. Смотрю на часы — начало третьего.
— Чёрт! — рычу я, спешно собираясь.
Наталья заснула рядом со мной, и мне противно. Знает ведь — я не сплю с женщинами. Только трахаю.
— Прости, Тихон, утомилась, просмотрела, — оправдывается женщина.
— Да что ж с тобой сделаешь, — рычу я, а сам мыслями уношусь домой.
Заждалась меня девчоночка. Как бы не перепугалась, что бросил её, и в лес не ушла.
— Заходи в гости, Тихон! — бросает на прощание Наталья.
— Будет время, зайду. Как всегда.
Она тепло смотрит на меня, надеется, зараза, что однажды позову её с собой. Не осуществимо.
Домой я практически бегу, зимние сумерки упрямо покрывают землю, и сердце моё не на месте.
Ещё издали слышу, как Полкан скулит под дверью, бросаю вещи в снег и распахиваю дверь. Но даже самые худшие мои опасения оказываются лучше действительности.
Глава 7
Она.
Я неуверенно улыбаюсь рыжему.
— Здравствуйте, хозяйка, — удивляется тот. — Вот уж чего не ожидал, того не ожидал.
— Здравствуйте, — рассеяно отвечаю, не зная, что говорить и нужно ли. — Вы к Тихону?
— Конечно, милая девушка, — он смеётся, — приехал на праздники к другу, чтобы не заскучал, а он, смотрю, и не скучает! В дом пригласите?
— Заходите, — ахаю я. — Вы же устали с дороги!
Суечусь, разогреваю обед, который превращается в ужин, и попутно слушаю гостя. Хотя… Какого гостя? Мы оба тут гости в ожидании хозяина.
— Меня Виктор зовут, а вас?
— Меня зовут Севиндж.
— Красивое имя. Откуда ты?
Я теряюсь. Сказать правду? Боязно. Я же совсем его не знаю.
— Из Москвы, — отвечаю по последнему месту пребывания.
— Ого, — присвистывает он. — Далеко тебя занесло. И когда Тихон в Москву за таким сокровищем успел сгонять?
Я вежливо улыбаюсь, но вопрос игнорирую.
— Вы кушайте, а то стынет. Сегодня холоднее в доме, не успеваю печь топить.
— Тихон на обходе?
— Да.
— Ну не скоро ещё придёт, — усмехается рыжий, и мне чудится, что недобро осматривает меня.
— Обещал к обеду вернуться, — говорю, — видимо, задержаться пришлось.
— Видимо, — соглашается со мной и налегает на еду.
А ещё больше — на выпивку. Я догадываюсь, что и по пути согревался.
— Расскажи-ка, хозяюшка, зачем подалась из шумного города в лес глухой?
— Я погостить приехала, на праздник, — вру я. Впервые в жизни!
— Молодец. — хвалит, глядя маслеными глазами. — Тихон стоит того, чтобы приехать за ним в глушь. Прыткая ты девчушка, я вижу.
— Я не понимаю, о чём вы.
— Да не строй из себя дуру! Не понимает! — он смеётся. — Хлопаете тут все глазами, изображая невинность, а на самих пробы негде поставить.
— Вы устали с дороги, — твержу я, — нам лучше прекратить разговор. Мне не нравятся ваши намёки.
И откуда силы взялись перечить взрослому мужчине? Где воспитание? Но я отталкиваю непрошеные мысли из головы, знаю, что в случае чего не справлюсь с таким бугаем.
— Извините, девушка, я малость перебрал. Не хочу злить Тихона, прилягу пока, и всё останется между нами, договорились?
— Хорошо, — с облегчением выдыхаю я.
Он заваливается на постель прямо поверх покрывала, а я становлюсь мыть посуду: заливаю её кипятком из чайника, наполняю и ставлю на электрическую плиту свежий. Водопровода в доме нет, как и газа. Хорошо ещё, что электричество подведено!
За весёлым шкварчанием чайника я не слышу других звуков.
Не слышу, что гость прекратил сопеть в подушку, что старая кровать легонько скрипнула, не слышу звука шагов по древним половицам.
Выключаю чайник.
Внезапно меня сбивает с ног нечто безумное, тяжёлое и неуправляемое. На лице рыжеволосого мужчины больше нет доброй улыбки, теперь там скорее — хищный оскал. Злой, искорёженный, вгоняющий в тоску смертную. Тоску о несбывшихся надеждах и порушенных планах. Тоску о моей жизни.
Я кричу и пытаюсь выкарабкаться из-под его тяжести, но терплю поражение. На улице безумствует Полкан. Хочет прекратить насилие жестокое, да только нет у пса рук, чтобы дверь отворить тяжёлую.
Виктор тяжело дышит и всё сильнее вжимается в моё тело, шарит одной рукой, свитер задрать пытается. Дотянуться до груди жаждет и сорвать грубой лаской целомудрие.
Тоненько подвываю, вторя Полкану, когда жёсткая рука накрывает мою голую грудь. Стыдно, страшно и противно. Почему мне так не везёт? Чем я Бога своего прогневала? Свято верила, не гуляла, берегла себя для мужа, нарядов вызывающих не носила — а словно меткой Его отмечена все беды с лихвой за срок короткий испытать.
А рука скользит, словно змея мерзкая, липким страхом меня опутывая, всё дальше, ниже. Знаю, чего хочет. Стянет с лёгкостью штаны хозяйские. Больше преграды никакой не будет, лишь одна — плёнка тонкая, сокрытая внутри моего тела.
Рука тянет по коже грубую ткань, и я захожусь в рыданиях. Не так я думала случится: если не по любви, то по достоинству и большому уважению. Не случайно. Не насильно!
Дверь о стену ударяется. С силой яростной, такой, что щепки летят. Ураган налетает на моего мучителя. Тёмный и страшный. Ошалелый. Одичавший в миг, стоило картину жестокости в своём доме увидеть.
Я закрываю глаза и плачу. Тихо, почти неслышно. Пока весь мир вокруг громыхает, пока звенит посуда. Пока шум не стихает.
Чувствую прикосновения невесомые: тело моё прикрывают руки заботливые, горячие и безопасные. Берут меня и с пола отрывают. Как пушинку. Словно и не вешу ни грамма.
А, может, и не вешу. Может, умерла со страху. Может, лишь душа моя плачет над остывающим телом.
Боюсь глаза открывать и проверять.
Глава 8
Он.
Всего один миг — оценить обстановку. Секунда. И вспышка ярости охватывает всего меня.
Вижу Витюшу, друга армейского, почти брата. Под ним навзничь лежит девчушка. Просит, умоляет, извивается. Слёзы градом катятся.
Свитер мой, что платье заменял, задран, на шее скомкан. Грудь оголённая взору моему представлена. Маленькая, нежная — в огромных руках обезумевшего друга.
Штаны приспущены. На ней. На нём, слава Богу, на месте. Его счастье.
Знаю, что не со зла. Что бесы вселяются в Витюшу, похлеще моих. Каждый, кто войну прошёл, вернулся израненным, гнилым внутри, с мрачной, тёмной, мёртвой душой.
