на своем и припускаю быстрее.
– Юля, это же ты! Стоять! – обличительно.
Блин! Ну да, заметил–узнал. Я быстро разворачиваюсь и делаю вид, что искренне удивлена.
Его губы кривит такая насмешливая улыбка, что хочется запустить снегом! Я беру комок побольше, но не леплю снежки. Вместо этого потираю ладони, остужая пыл.
Сама понять пытаюсь, готов ли Матвей к этой встрече. Если да, значит, он ее и организовал. Если — нет, то мог подумать, что... ее запланировала я!
От возмущения захлебываюсь. Диана Романовна, я вам доверяла, вообще–то!
Ноги наливаются свинцом, а сердце совершенно бесполезно усиленно качает кровь по венам. Как с такими ногами бежать–то? Для чего мне сейчас адреналин?
Мы видимся второй раз за два дня, и я вновь без парадного платья. Кто вообще наряжается на завтрак к подруге? Да и бессмысленно: пуховик сверху скрыл бы любую красоту.
Понимая, что бежать уже совсем глупо, а оправдываться унизительно, я улыбаюсь широко и перехожу в нападение:
– Что ты здесь делаешь? Следишь за мной?
Секунду в его глазах отчетливо читается изумление. А потом даже, кажется, искра восхищения. А может, я ее себе придумала.
И да, я в курсе, что здесь живет его брат. И Матвей, разумеется, знает, что я в курсе.
Матвей усмехается и отвечает:
– Не помню, чтобы мы вызывали Петру аниматора.
– Зачем аниматор с такой–то няней? Вообще–то мы договорились с Дианой кофе попить вместе. Где, кстати, она?
– Ногти пилит, а Пашку вызвали в клинику.
Я подхожу ближе, присаживаюсь на корточки и здороваюсь с Петром. Тот дует губы, темно–карие фирменные глаза Адомайтисов становятся серьезными, мысленный процесс идет полным ходом. Петр вглядывается в мое лицо, пытаясь вспомнить, где раньше эту тетю видел. В итоге принимает решение одолжить мне лопатку для снега. Делает несколько шагов, после чего заваливается набок и впечатывается с размаха носом в пухлый снег! А потом начинает орать.
– Да твою ж мать, чувак! – искреннее сокрушается Матвей, доставая племянника из сугроба.
Его голос, интонации, недоумение на лице — сплошные удары дежавю из прошлого. Болезненные.
Матвей торопливо счищает снег, подхватывая ребенка на руки и крепко–накрепко прижимает к себе.
Начинает качать.
Не знаю, куда руки деть и самой деться. Ребенок обнимает дядю за шею, а я... смотрю на двухлетнего Адомайтиса и не могу справиться с откуда–то возникшим комом в горле.
– Пашка мстит за времена, что ему пришлось со мной нянчиться. Вот, подкидывает своего, – отшучивается Матвей. Смачно чмокает племянника в лоб, потом добавляет: – Ну всё, заяц, неприятно, но бывает и хуже. Уж поверь мне. По асфальту мордой побольнее будет. А твой папаша однажды меня толкнул так, что подбородок шили. Господи, как я орал. Маме еще долго тот случай вспоминали.
Петру плевать на то, что его дядю елозили мордой об асфальт. Ему плохо, и он по–мужски эгоистично перетягивает всё внимание на себя.
– Да где же твоя мама, а? – добавляет Матвей, оглядываясь.
– Ему холодно, ему снег попал за шиворот, – предполагаю я.
– Да, пора домой.
Матвей, не отпуская Петра, ловко собирает разбросанные лопатки, я ж решаю не мешать и направляюсь на лавочку.
– Ты куда? – окликает меня.
– Пройдусь, пожалуй, пока Диану жду.
Матвей смотрит мгновение в ступоре.
– Пошли домой, чаем напою. Не бойся, не обижу. – Потом мешкает и добавляет, ехидно усмехнувшись: – При ребенке же, за кого ты меня принимаешь.
– Я и не боюсь. Мы ведь друзья. Просто не хотела смущать.
– Ты нас не смущаешь, Юля.
Мы идем к подъезду, потом втроем поднимаемся в лифте. Если бы не затяжной рев Петра, мы могли бы, наверное, почувствовать неловкость. Но этот ребенок прекрасно разряжает атмосферу и взрывает перепонки.
На лестничной площадке я жду, пока Матвей по–хозяйски открывает входную дверь, затем галантно пропускает меня вперед. Ставит притихшего мальчика на пол, присаживается на корточки и начинает его раздевать. Я тоже расстегиваю пуховик, разуваюсь. Тру заледенелые, покрасневшие руки. Дискомфорт терпим, главное, что холод помог унять разволновавшееся сердце.
– Ты неплохо справляешься с ролью дяди, – говорю с улыбкой, проходя по квартире и рассматривая обстановку. Мы не частно здесь бывали с Матвеем, когда встречались. Обычно семейные сборища Адомайтисов проходили в квартире Мота, там просторно и значительно больше места.
– Спасибо. Пришлось встать ни свет ни заря в воскресенье, ноготочки ведь не могут подождать.
– Ты будто бы не в духе. Что, кулон твоей подруге не понравился?
Он мешает ровно секунду, но я ее замечаю и вспыхиваю как спичка!
– Я еще не дарил.
– Ясно.
Петр, кое–как успокоившись, забирается на диван и требует мультики, я беру пульт и листаю каналы. Матвей ставит чайник, который медленно закипает. Очень–очень медленно.
Через пару минут Дианы всё еще нет. Я продолжаю возиться с пультом, восхищаясь игрушками Петра, что валяются всюду. А потом внезапно чувствую на себе пристальный взгляд. Прямой, наглый. Вновь физически ощутимый. Поднимаю глаза.
Матвей рассматривает меня с каким–то мрачным любопытством.
– Что?
– Ты поправилась или это пуш ап такой?
Темные глаза впивается в мою грудь, обтянутую черной водолазкой. Кожа тут же будто чувствительней становится, ткань давит на соски, колет, мешает, хочется сорвать. Я мгновенно жалею, что не надела белье. Старые лифчики уже пару недель как натирают, а новые еще не купила. И да, моя грудь действительно выросла на полтора размера.
– А нет, не пуш ап, – добавляет Матвей, мазнув глазами по соскам.
Мое тело реагирует так, словно он сделал это языком. Сглатываю. Сама скрываю, прячу эмоции.
– Если тебя интересует именно эта часть тела, то она у меня всё еще продолжает увеличиваться. Это нормально.
– Стало лучше, чем было.
– Спасибо. Не представляю,
