Но Киселёв бдит. У него как-то легко и просто получается ладить со мной, в каком бы состоянии и настроении я ни находилась, а потому удерживает от всяких необдуманных поступков.
– Спасибо тебе, Русланчик, – прочувствованно сказала я. – Если бы не ты, я бы так и торчала тут одна, грузилась бы, как обычно. А ты подарил мне желание жить.
Киселёв лишь снисходительно улыбнулся на мой пьяный пафос.
– Нет, правда! – настаивала я. – Ты не понимаешь. Я каждый день хотела умереть. То есть не хотела жить, это же немножко другое? Варианты там всякие самоубиться я не искала, но… А ты пришёл, вытянул меня на берег, накачал этим гадким пивом и мне полегчало. Мне хочется жить! Понимаешь? Ты – настоящий друг. Ты – единственный друг.
– Слушай, Энжи, есть и другие способы, если что. От них полегчает ещё больше. Ты не просто захочешь жить, ты летать захочешь.
Даже с поплывшим сознанием я поняла, что имел в виду Руслан под другими способами, ибо такое не впервые. Да и по карману джинсов он похлопал с конкретным намёком.
Он время от времени предлагает мне попробовать травку, не назойливо, даже вскользь, то как спасение от хандры, то ради нового опыта, то просто за компанию. И всегда за это получает подзатыльник.
– Вот что ты за человек, Киселёв? – скривилась я.
– Как это – что за человек? Я лучший и единственный друг, сама сказала.
– Такой момент испортил! Я тебе о высоком, а ты… есть другие способы, – передразнила его я.
– Да ладно тебе, Энжи. Ты не пробовала и не знаешь, так что как ты можешь судить? И великие умы травкой не гнушались. Тот же Кастанеда употреблял мескалин, чтобы познать себя в мире и мир в себе. А если б Льюис Кэрролл не принимал опиум…
– Ой всё, Киселёв. Давай лучше спать, а то поссоримся.
Меня и правда сморило, да и сквозь опущенные жалюзи пробивались полоски утреннего света.
– Двадцать минут седьмого, – констатировал Руслан, – самое время ложиться спать.
Стелить для него отдельно мне было лень, так что оба устроились на разобранном диване прямо в гостиной и тотчас провалились в тяжёлый хмельной сон. Однако недолгий.
И десяти утра не было, как нас разбудил шум: грубый, резкий окрик, голоса, шаги и, вроде, какая-то музыка. Точнее, меня разбудил – Киселёв продолжал дрыхнуть как ни в чём не бывало.
Я испуганно вскочила и захлопала глазами, сидя на диване.
В дверях стоял незнакомый мужчина, высокий брюнет, лет на пять меня старше, в тёмно-сером костюме и белой рубашке. Такой, в общем-то, ничего, очень ничего, даже для моего придирчивого вкуса. Только вот кто это и как он тут оказался?
Я уставилась на него во все глаза, не в силах вымолвить и слова от потрясения.
6
Я таращилась на непрошенного гостя, а мысли лихорадочно скакали: господи, кто это? И как он сюда проник? Грабитель? Если так, то зачем устраивать шум? Да и костюмчик у него, сразу видно, слишком дорогой. И сам он весь такой… лощёный. Или это вор-эстет?
Нет, ерунда. В руках он держал фирменный пакет ОК, похоже, набитый провизией, что вообще не укладывалось ни в какую версию.
Незнакомец разглядывал меня беззастенчиво, а в чёрных глазах явственно читалось любопытство с примесью удивления. Чему, интересно, он удивляется? Тому, что видит меня в моём же доме?
Я в панике ткнула в бок Руслана, но тот простонал, не разлепляя век, и отвернулся к стене, явив вытатуированную на спине надпись Scio erit in lecto fortissimus*.
Незнакомец надпись прочёл и, изогнув насмешливо чёрную бровь, хмыкнул. Неужто понимает латынь?
– Вы кто? – сипло пробормотала я, натягивая одеяло повыше, не решаясь встать с дивана.
Однако ответить брюнет не успел, потому что в гостиную стремительно вошёл отец. И тут мне совсем подурнело.
Это же надо было ему заявиться ни вчера, ни завтра, ни в любой другой день, а именно сегодня! В самый неудачный момент, какой только можно придумать.
Отец и раньше-то смотрел на меня всегда осуждающе, а теперь его лицо аж исказило от злости и презрения. Он оглядел царящий в комнате бардак и, когда увидел батарею бутылок под столиком, его перекосило ещё больше.
– И почему я даже не удивляюсь, – процедил он, брезгливо перешагивая через джинсы Киселёва, комом брошенные на полу. – Всё… веселишься?
Видно было, что отец хотел сказать другое слово, похлеще, припечатать, как он умеет, но в последний момент передумал. Видимо, присутствие постороннего его остановило.
Теперь я догадалась, что черноглазый – отцовский водила или охранник, ну, в общем, кто-то из его челяди.
– Вадим, там по коридору направо кухня, отнеси пакет туда, пожалуйста, и подожди меня в машине, – распорядился отец, и брюнет моментально скрылся, не попрощавшись.
Ну и зачем было тащить ко мне в дом чужого мужика? Можно подумать, пакеты весят центнер и три шага от машины отец сам бы не пронёс. Просто папочка вознёсся слишком высоко, вот и мнит себя царём. А таскать тяжести – оно, конечно, не царское дело.
– Это ещё кто? – отец кивнул на Руслана, вновь скроив брезгливую мину.
– Мой друг. Руслан. Ты его видел на похоронах.
– Угу, припоминаю. Видимо, провести время с этим… кхм… другом было для тебя важнее, чем сходить на поминки матери. Какая бы Адель ни была, но она твоя мать. И хотя бы ради приличия ты могла бы выказать хоть толику уважения к ней. Чужие люди и то…
– Ты зачем пришёл? – пресекла я отца, чувствуя, как внутри закипает даже не обида – гнев.
– Да вот, решил взглянуть, как ты тут, – говорил он сдержанно, но я видела, что тоже злится. – Заодно продуктов привезти беспутной дочери.
– А я не просила. Так что не стоило утруждаться, – с вызовом ответила я и тише добавила: – И не стоило приезжать сюда.
Глаза его недобро сверкнули.
– В самом деле? Ты ещё будешь указывать, куда мне приезжать? Ты, которая из себя ничего не представляет. Полный ноль. Ничтожество. Пустое место.
– Не говори так со мной… – вякнула я, но отец уже вошёл в свою стихию.
– Тебе двадцать два. Ты ничего не умеешь, ни на что не способна. Ты даже выучиться не смогла. Ты можешь только пить, гулять, веселиться, ну и шляться по магазинам. Ты – трутень, паразит, никчёмное существо. Ещё и распутная, оказывается, – он брезгливо кивнул на Руслана.
– Да мы просто друзья, ничего такого у нас не было!
Отца, судя по его выражению, так и тянуло вывернуть содержимое желудка, но он с этим позывом боролся, хоть и с большим трудом.
– Ты даже мать свою бесстыжую переплюнула, та хотя бы не пила.
Меня уже колотило от рыданий, которые всеми силами сдерживала внутри. Пока ещё сдерживала.
– Ты оскорбляешь и унижаешь меня в моём же собственном доме! – надрывно произнесла я, когда он наконец замолк. – Я прошу тебя уйти.
Его лицо, грубое, с массивной квадратной челюстью, крупным носом, тёмными густыми бровями, неожиданно разгладилось. Губы изогнулись в усмешке.
– В твоём собственном доме? Ты в моём доме. Ты здесь живёшь по моей милости.
– Что за ерунда! Ты же этот дом подарил маме, когда вы разводились. И теперь он мой. Завещания у неё не было, но я…
____________________________________________________
Scio erit in lecto fortissimus* – на латыни "В постели я Геракл"
– Подарил? – хмыкнув, перебил он. – С какой стати? С чего бы мне дарить ей дом? За какие такие заслуги? За то, что она была дрянной женой и такой же дрянной матерью? Или за то, что не постыдилась привести любовника в супружескую спальню?
– Я понимаю, что у тебя есть причина злиться на маму, но она мертва. Можешь хотя бы теперь оставить её в покое?
– Это ты злишься, причём на правду. А я просто констатирую факты. Адель – дрянная женщина, дрянная жена и дрянная мать. Если бы не ты, я вышвырнул бы её тогда на улицу в одних трусах. И плевать мне было бы, что с ней станет. Но дочь есть дочь, поэтому и впустил Адель пожить здесь. Вместе с тобой. Чтобы у тебя, не у неё, а у тебя, была крыша над головой. И чтобы я мог приезжать, когда захочу, встречаться с тобой.
