явится, – отпивает кофе и начинает кушать.
Смотрю на нее и не понимаю, откуда в ней столько силы?
Сначала умерла бабушка и дедуля переехал к нам, тогда еще в трехкомнатную хорошую квартиру. Потом и отец нас покинул.
Мама тащила все на себе, я как могла помогала. Потом беда с Аней, а следом новость о моей беременности и мой уход из института.
А она? Она все стойко переносила, была рядом и никогда не плакала… на виду.
Сейчас мы с ней работаем каждая на двух работах, дедушка иногда присматривает и за Аней, и за Катей, если мы с мамой не стыкуемся в одно время нашей дежурной «пересменки». Потому что одна из нас возвращается домой, а вторая на работу спешит. Но по итогу все это не дает правильного результата, накопить достаточно нам так и не удалось.
– Вернется мам. Он вернется вновь, – устало отвечаю ей, облокотившись о стену спиной и прислонив голову к ней же.
– И чего ему надо? Вы ж расстались год назад. Ребенку своему даже не помогает, паршивец, с такими деньгами, – возмущается так яро, но у меня нет на такие эмоции сил.
– Он готов помочь Ане. Помочь взаправду и сразу, – надеюсь аргумент сработает как надо.
– Помочь? Но… Как, – от шока и очевидной радости она и слова сказать не могла, только глазами огромными глядела.
– Вот так мам, возьмет и оплатит все. Операцию, реабилитацию и все что там еще нужно.
Она смотрит в пространство недолго, а потом снова переводит взгляд на меня.
– Погоди. А взамен что?
– Ерунда. Это не имеет значение. Цена не столь высока.
– То есть как это? Ну ка говори, что он там напредлагал тебе, – выпрямляется, идя в бой за правдой.
– Мам, ты правда считаешь, что есть что-то, что будет важней Ани и ее возможности ходить? Жить нормальной жизнью, а не быть прикованной к больничной койке? Нет.
– Но не стоит забывать об уважении и чести, – все еще пытается противостоять, хотя уже давно согласна с моими словами.
– Мама, – устало вою. – Да какая к черту честь? За полгода фонд собрал всего триста тысяч. От продажи квартиры остались копейки. Какое тут уважение? Времени мало. В декабре будет поздно, выйдет срок, у нее скоро пролежни начнутся. Она лежит целый год неподвижно. Год, – осипшим от невыплаканных слез голосом говорю ей. – У нас нет проклятого времени на раздумья. У нас нет времени ни на что.
Резко встаю и развернувшись упираюсь руками в подоконник.
Не хочу с ней ссориться. Не люблю этого. Нервы уже ни к черту, вот и бывает порой, что мы не слышим друг друга. Мне стыдно, что я так себя повела сейчас, но, когда я смотрю на свою сестру… я просто не выдерживаю от проклятий к себе самой.
Слышу, как мама встает со своего места и подходит ко мне. Поворачиваюсь к ней и обнимаю.
– Прости, мамуль.
– Это ты прости, что такая у нас жизнь. Я ведь…
– Нет, не смей, – резко обрываю ее слова. – Виновных предостаточно в случившемся, но это не ты.
– Ох, Алиска, – крепче прижимает меня к себе, и я ощущаю покой в ее руках. – А чего же он Катюше не помогает-то?
– Сказал, что она ему не нужна.
– Ну и дурак, – гладит меня по спине, как в детстве, когда я приходила ей пожаловаться по какой-то там ерунде, что тогда казалась великой трагедией десятилетней девочки.
– Угу.
– Ладно, доченька. Пойду я.
– Как там Аня вчера была? – ступаю за ней в коридор и помогаю одеться.
– Нормально. Ты только почаще ей массажик делай, аккуратно.
– Конечно.
Провожаю маму и ухожу в комнату.
Все по привычке и налаженному распорядку. Проверяю дедушку, который у нас спит в отдельной комнате, так как порой до полночи приходится бегать с малышкой на руках и убаюкивать, а тревожить его не очень хочется, если бы он спал в общей комнате.
Дальше подхожу к Катиной кроватке, что стоит в гостиной, служащей нам с мамой спальней. Мое маленькое чудо, которое так и хочется обнять покрепче, за все дни ее трехмесячной жизни, когда я была не рядом.
Сейчас особенно сильно хочется верить в слова Багрова. Если он поможет нам с Аней, то наша жизнь невероятно облегчится.
Тихо пробираюсь в еще одну комнату, где спит сестра.
Она запрещает нам улыбаться фальшиво рядом с ней и нести бред про скорое выздоровление. Просит быть откровенными с ней и не обелять сгустившийся мрак. Благо она не сдается. Хотя я знаю, что она была бы этому рада, но пустить по ветру наши с мамой труды не решится никогда. И все же я делаю глубокий вдох и вхожу. Пора начать процедуры.
Стоит переступить порог натыкаюсь на ее взгляд.
– Почему не спишь? – подхожу к ней ближе.
Она смотрит на меня своими красивыми, папиными глазами. Не улыбается.
– Вы снова ругались с мамой? – сканирует на ложь меня.
– Ругались? Ань, ты же знаешь, как ругается наша мама. Весь дом услышал бы, – посмеиваюсь, но кажется она не оценила мой юмор. Смотрит пристально, не отпускает взглядом.
– Это он приходил, да?
Спрашивает так грустно, видимо вспоминая меня в те дни, когда я только-только становилась этой стойкой на первый взгляд двадцати двухлетней девушкой. Потому что видела внутри не напускное равнодушие, а окровавленную душу. Я любила Стаса, и всегда понимала, что это чувство слишком сильное. А значит и раны будут размером с черную дыру или армагеддон. Так и вышло в итоге.
– Он, – не вижу смысла обманывать.
– Я слышала все.
Чувствую панику. Потому что вновь меня изнутри выжигает боль от этой встречи. Потому беру себя в руки. Не перед Аней мне показывать свою слабость.
– И знаешь, пусть этот козел просит что угодно, но использовать его смогу я как надо. Думает, что запросил высокую цену? Ха, человек как он никогда не поймет, что важно бывает по-настоящему, – выдаю свою тираду немного потерянность.
– А что он предложил?
– На публике с ним поиграть во влюбленных.
– Странный такой.
– Ну у богатых свои причуды, не так ли? Вот и этот павлин пытается соответствовать этим канонам. Если честно мне плевать, главное, что ты будешь здорова.
– А ему стоит верить, Лис?
Ее ощущение полу радости и полу свободы, когда еще не поняла и не можешь осознать, что все реально скоро прекратиться, опускалось на кожу, тяжелейшим грузом.
– Он, конечно, тот еще паразит, но все же по глазам поняла,
