Ознакомительная версия.
Долго уговаривать их не пришлось. У Эдит не было четких жизненных планов, и идея отложить момент принятия решения на год – год, наполненный приемами и вечеринками, – показалась ей замечательной. А мистеру Лэвери нравилось представлять жену и дочь среди лондонского бомонда, и он был согласен за это заплатить. Тщательно взлелеянных связей миссис Лэвери хватило, чтобы Эдит попала в список приглашенных на чаепития к Питеру Тауненду, а внешность девушки позволила ей стать одной из моделей на модном показе в Беркли. Дальше ветер был уже попутный. Миссис Лэвери обедала вместе с другими матерями дебютанток выбирала дочери платья для загородных балов и в целом прекрасно провела время. Эдит тоже неплохо повеселилась.
Вот только миссис Лэвери огорчало, что когда Сезон подошел к концу, когда окончился последний зимний благотворительный бал и вырезки из «Татлера» были вклеены в альбом вместе с приглашениями, ничего как будто не изменилось. За этот год Эдит принимали у себя дочери нескольких пэров – включая одного герцога, отчего у Стеллы в особенности перехватывало дыхание, – и все эти девушки посетили коктейль, который устраивала сама Эдит в Клэридже (один из самых счастливых вечеров в жизни миссис Лэвери), но те подруги, что остались с Эдит, когда музыка стихла и танцы закончились, точь-в-точь походили на девочек, которые приезжали к ней погостить из школы – дочери преуспевающих бизнесменов, представителей верхушки среднего класса. То есть, по сути, точно такие же, как Эдит. Миссис Лэвери считала, что это неправильно. Она так долго списывала собственные безуспешные попытки проникнуть в эти восхитительные высшие эшелоны лондонского общества (которые она с определенным лукавством называла «Двором») на то, что в свое время ей не удалось начать по всем правилам, что возлагала огромные надежды на свою дочь. Ее энтузиазм не давал ей заметить одну простую вещь: уже сам факт, что Сезон встретил ее дочь с распростертыми объятьями, означал, что к восьмидесятым годам общество уже в значительной мере утратило свою эксклюзивность и многое изменилось со времен юности миссис Лэвери.
Эдит видела разочарование матери, но хоть она и не была недоступна, как мы увидим, для чар богатства и знатности, она не очень понимала, каким образом может оправдать ожидания и завести по-настоящему близкую дружбу с дочерьми Знатных Домов. Все они знали друг друга чуть ли не с рождения, да и вообще – она сознавала, что будет очень нелегко принимать их согласно их вкусам в квартире на Элм-Парк-Гарденз. Она сохранила знакомство со всеми девушками, дебютировавшими вместе с ней, и, случайно где-нибудь встретившись, они приветливо кивали друг другу, но жизнь вернулась в прежнюю колею, и все стало почти так же, как сразу после школы.
Обо всем этом я узнал вскоре после нашей первой встречи у Истонов. Оказалось, Эдит нашла работу – отвечала на телефонные звонки – у одного агента по недвижимости на Милнер-стрит, как раз за углом от моей полуподвальной квартирки. Я теперь постоянно сталкивался с ней в «Питер Джонс» или в ближайших пабах, куда она забегала съесть сандвич, или когда она заходила после работы купить пинту молока в «Партридж», и незаметно мы довольно близко сошлись. Однажды я увидел, как она выходит из «Дженерал Трейдинг Компани», и пригласил ее где-нибудь пообедать.
– Ты давно в последний раз видела Изабел? спросил я, когда мы примостились на банкетках в одном из тех итальянских ресторанчиков, где официанты кричат названия блюд в кухню.
– Я ужинала с ними на прошлой неделе.
– Все хорошо?
Так и было, по крайней мере неплохо. Они были поглощены своим ребенком и драматическими событиями на школьном фронте. Изабел открыла для себя дислексию. Я посочувствовал директору школы.
– Она спрашивала о тебе. Я сказала, что мы виделись, – сказала Эдит.
Я на это заметил, что не уверен, что Изабел уже простила мне утайку моего знакомства с Чарльзом Бротоном, Эдит рассмеялась. Я спросил, рассказывала ли она матери о нашей поездке в Бротон. Как раз в то утро я вспоминал о Чарльзе – мне попалась на глаза одна из этих идиотских статей со списком самых завидных холостяков, и Чарльз вел с неплохим отрывом. Неловко признаться, но меня немало впечатлил список его ценных вкладов.
– Не стоит. Не хочу давать пищу ее воображению.
– Она, должно быть, очень впечатлительна.
– Более чем. Она напялит на меня фату – я и пискнуть не успею.
– А ты не хочешь замуж?
Эдит посмотрела на меня как на сумасшедшего:
– Хочу, конечно.
– Как, разве ты не видишь себя в роли деловой женщины? Я думал, сейчас все девушки только о карьере и думают. – Не знаю, почему меня потянуло на такой напыщенный антифеминизм, особенно учитывая, что эти слова совершенно не отражают моих взглядов.
– Ну, всю оставшуюся жизнь отвечать на телефонные звонки в агентстве по недвижимости я не жажду, если ты об этом. Мне досталось по заслугам.
– Я не совсем это имел в виду.
Она взглянула на меня снисходительно, будто ей приходилось втолковывать мне таблицу умножения.
– Мне двадцать семь. У меня нет никакой квалификации и, что еще хуже, никаких талантов. Но у меня есть вкусы, которые требуют по меньшей мере восемьдесят тысяч в год. Когда отец умрет, все деньги он оставит моей матери, и я не думаю, чтобы кто-то из них покинул сцену раньше две тысячи тридцатого года. И что бы ты мне посоветовал?
Не понимаю, почему я вдруг потерял дар речи, услыхав рассуждения, достойные Аниты Лус, от нежного цветочка, сидевшего передо мной, в аккуратном темно-синем костюме и с лентой в волосах в стиле Алисы в Стране чудес.
– Так ты намерена выйти за богатого человека? – спросил я.
Эдит с недоумением взглянула на меня. Может, она почувствовала, что была со мной слишком откровенна, может, старалась понять, не пытаюсь ли я ее судить, а если да, то каков будет вердикт. Должно быть, выражение моего лица ее успокоило. Мне всегда казалось, что если человек сумеет как можно раньше честно признаться себе, чего он действительно хочет от этой жизни, то тогда у него есть все шансы избежать столь популярного теперь и считающегося неизбежным кризиса среднего возраста.
– Необязательно, – ответила она, как будто немного оправдываясь. – Просто не могу представить себя счастливой с бедняком.
– Это я понимаю.
Потом какое-то время мы с Эдит не виделись. Меня пригласили в один из этих американских минисериалов, которые невозможно смотреть, и я уехал в Париж и, подумать только, Варшаву на несколько месяцев. Из-за работы и Рождество, и Новый год я отпраздновал очень уныло – за границей, в отеле, где на завтрак дают сыр, а хлеб вечно черствый, и когда в мае я вернулся в Лондон, то был очень далек от ощущения, что как-то продвинулся по стезе искусства. Но, по крайней мере, мои финансовые дела пошли лучше. Вскоре после приезда я получил записку от Изабел, она собиралась с друзьями в Аскот, на второй день королевских скачек, и звала меня присоединиться. Должно быть, пока меня не было, она меня простила. Я думал, что придется отказаться, потому что я не предпринимал никаких шагов для получения пропуска на трибуну, но оказалось, что мама (по подобным жестам видно, насколько она не принимала всерьез и работу, и стиль жизни, которые я для себя избрал) позаботилась об этом за меня. По правде говоря, она считала это своей обязанностью со времен моей юности и теперь не спешила передавать ее в чужие руки.
Ознакомительная версия.
