сперва отгоните, — приказал солдат. — Сейчас позвонят Хрусталеву.
Через пятнадцать минут из проходной вышел ее бывший свекор. Увидел Ингу. Лицо его помрачнело.
— Ну, что там опять? Пойдем прогуляемся.
Дождь перестал. Они вошли в сумрачный сосновый лес. С лиловых иголок стекала вода, трава была ярко-зеленой, промытой. Инга рассказала об аресте.
— Паршин был алкоголиком. У алкоголиков часто случаются суициды.
— И чего от меня вы хотите? — внезапно перейдя на «вы», спросил он.
— Сергей Викторович! Он не виноват. Помогите ему!
— Раз не виноват, — подчеркнуто громко сказал Хрусталев, — то следствие выяснит.
— Но следствие может ведь и ошибиться…
— Наше следствие больше не ошибается, — так же громко сказал он.
— Я знаю, почему вы так говорите! — взорвалась она. — Вы до сих пор не можете простить ему, что это решение зацепиться тогда, в сорок четвертом, в конструкторском бюро…
— Что это решение я принял за него? — перебил свекор. — Да, принял. И что?
— Ему очень стыдно, что весь класс погиб… Никто не вернулся… Но он ведь себя обвиняет. А вас только косвенно…
— Я в ножки ему поклонюсь! Только «косвенно»! Спасибо, сынок, что отец тебя спас! Никто не вернулся? А он уцелел! — вдруг взвизгнул свекор и весь покраснел под шапкой седых волос. — Да, он уцелел! И несчастная мать еще пожила здесь, на свете! А так померла бы! По нашей вине!
Он перевел дыхание и спросил спокойным, будничным голосом:
— Все, Инга! Оставим пустой разговор! По Аське скучаю. Она сейчас с кем?
— Ее вчера тетка на дачу взяла.
— Вернется — поедет на дачу со мной. Стас каждый день ноет: «Где Ася? Где Ася?»
— Простите, что побеспокоила вас…
— Сказать, чтоб тебя до метро подвезли?
— Спасибо. Служебная ждет, на развилке.
В машине Инга закрыла глаза.
«Ничего не понимаю! — думала она, чувствуя, как с каждой секундой затылок все сильнее и сильнее наливается болью. — Ведь он ему сын! Как же так? Или это какая-то совсем особая порода людей?»
У аптеки она попросила шофера остановиться. Зашла и купила две пачки пирамидона. В аптеке было душно, многолюдно, от женщин пахло намокшими платьями. У молоденькой кассирши было мягкое, слегка похожее на Марьянино лицо. Тот же внимательный и доверчивый взгляд. У Инги бешено заколотилось сердце.
«А эта девчонка?! Почему она так переживает? Не ест и не пьет? И главное, что значит этот ее идиотский выпад: „Я осталась тогда ночью у Вити…“ Какой он ей Витя?»
Дышать стало вдруг очень трудно.
— Гроза небось будет! — сказал кто-то рядом. — Ишь как обложило!
«Да, именно так! Обложило! — вздрогнула она. — Всех нас обложило! Его, меня, Аську…»
И тут же злоба, ревность и отвращение подкатили к самому горлу.
«Он спал с этой дрянью! И с ней тоже спал! А я хороша! Ведь она мне призналась! Она же ведь мне описала „любимого“! И я ей сказала: „Ну, точь-в-точь мой „бывший“! А это мой „бывший“ и есть! Ха-ха-ха!“»
Она вспомнила, как они с Марьяной отплясывали в кафе «Прага». И как им все хлопали.
«Я тут унижаюсь, обиваю пороги, а он развлекался, как мог! С кем хотел! И стыд какой, господи! Стыд-то какой! И я ей, соплячке, давала советы!»
Она достала носовой платок и насухо вытерла мокрые глаза.
«Все, что я сейчас делаю, я делаю для Аськи. У нас есть ребенок, и она не виновата в том, что у нее не отец, а неизвестно что!»
Она вспомнила, как вскоре после их развода Аська, маленькая, в замызганном платьице, забралась ей на колени и крепко обхватила ее руками. Дело происходило на даче: Инга сидела на ступеньках крыльца и читала какой-то сценарий.
— Зачем ты такая худая? — спросила ее шестилетняя Аська. — Потолстей.
— Но так же красивей, — ответила Инга.
— А если тебя станет больше, я зажмурюсь и буду думать, что обнимаю и тебя, и папу.
Вытирая выступившие слезы и смеясь, она вышла из аптеки, села рядом с шофером.
— Смешной анекдот рассказали небось? — спросил он.
— Ох, не говори! Зайдешь в магазин — уходить не захочешь!
Съемки закончились в шесть. Кривицкий был, кажется, доволен, а Мячин, как всегда, не очень. Ему все казалось, что красок не хватает, и он в сотый раз заставил Пичугина еще раз продумать каждую сцену с точки зрения ее цветовой выразительности.
— Может, нос покрупнее сделаем Михаилу? — приставал Мячин. — А то как-то мы слишком реалистичны. Внесем небольшой элемент клоунады?
— Нет, я думаю, не стоит, а вот если ему слегка испачкать белую рубашку двумя синими пятнами, как будто бы синька, то, может, и лучше. Что скажешь? — задумывался Пичугин. — И если Иринке прическу повыше, а щеки напудрить? Она волновалась. Приехал любимый из города! Хочется понравиться.
— Попробуем завтра, — сказал ему Мячин. — Иди отдыхай, ты весь день на ногах.
— Посплю, пока этого героя-любовника, Сомова нашего, нет. Замучил он меня своими излияниями! Как луна, так он воет. Про Нюсю, про Тату, про злую судьбу! Обеих так любит, что просто сил нет!
— И Нюсю, и Тату?
— И Тату, и Нюсю. Главней все же Тата.
Мячин грустно усмехнулся.
Гримерши Лида и Женя только что сделали себе маски из земляники и лежали теперь рядышком с окровавленно-красными лицами, закрыв глаза. Разговаривали еле-еле, потому что артикуляция могла понизить волшебный эффект лесной ягоды.
— Нет, Люська его ни за что не окрутит! — неразборчиво бормотала Лида. — С ее этой челочкой, с дымом табачным! Когда ты целуешься с женщиной, Женя, на тебя должно веять ароматами райских садов, а не «Казбеком»!
— Да есть у него кто-нибудь. Точно есть! Ты хоть раз видела мужика, который за собой так ухаживает? Ни разу без свежей рубашки не вышел! А эти шарфы его! Я умираю!
Дверь открылась без стука, и Люся Полынина, у которой не было никаких шансов завоевать сердце модника и красавца Пичугина, ввалилась в эту скромную, пахнущую земляникой комнату. Лида и Женя вскочили в страхе. Люся, не ожидавшая увидеть двух окровавленных, полуголых женщин, пискнула и попятилась обратно.
— Дурная ты, Люська! Стучаться же нужно!
— Ну, раз у вас времени нет, я пойду…
— Куда ты пойдешь? Проходи вот, садись. Не на землянику! Сюда вот садись.
— Накрасьте меня, а? Ну так, как актрису. Хотя я, наверное, вам помешала…
Гримерши переглянулись.
— Да нет, мы свободны. Конечно, накрасим. Тебе лучше стрелочки или помягче?
Люся Полынина испуганно вспыхнула.
— Куда еще стрелочки? Я не Вертинская!
Лида и Женя наскоро избавились от остатков земляничной массы и принялись за дело.
— Держи подбородок повыше. Готова? —
