ли твой брат от горя, или будет до старости искать настоящих убийц любимой сестренки. Ты должна быть заинтересована в своей безопасности больше всех остальных.
Его палец ложится поверх моего на спусковом крючке. Меня начинает трясти. Он нажмет. Я чувствую. Разнесет мою голову на куски, глазом не моргнув.
— Каждый твой шаг, каждая секунда твоего пребывания в моем доме — это путь. Либо в никуда, либо на свободу. Сейчас ты идешь в первом направлении. Не свернешь — я сверну тебе шею. — Он отнимает пистолет от моей головы и толкает меня обратно в камеру. — Я вернусь через час. — Замок вновь щелкает, а я обнимаю плечи руками, не в силах унять дрожь. — Надеюсь, ты примешь верное решение. А я пока подумаю, как тебя… наказать…
Глава 3. Ризван
Эта сука слишком хороша. И фигура на месте, и борзая, кобылица. Раздолбить ее во все щели, залить ее глотку спермой — это высшая ступень экстаза. Эта дрянь даже пахнет иначе. Сладкой невинностью, словно никто свой огрызок в нее не макал. Но мне-то все известно. Замуж далеко не девочкой выходила. И после развода грешила, как швейная машинка. Наверное, и насасывала по обе щеки. Шалава!
Откидываюсь на спинку кресла и любуюсь выстроившимися девками. Белые, рыжие, мулатки, азиатки. Каждая из них любую щель на выбор подставит. Три члена заглотит. С благодарностью в глаза будет заглядывать, если обоссу ее лицо. Но не такую хочу… Жажду эту мерзкую ведьму из подвала. Жарить ее так, чтобы в истерике билась подо мной. Отталкивала, кусала, царапала, матом кричала. Чтобы текла, сука, рекой!
Киваю на первую попавшуюся. Абсолютно плевать, кто из них мне яйца вылижет. Удовольствие будет одинаковое.
Малик выводит ненужных и закрывает дверь. В приглушенном матовом свете осматриваю девицу. Ежится. Целка, походу. От безысходности себя продает. Бабки нужны.
— Сосала? — спрашиваю прямо.
Мотает головой. Трясется.
— Условия есть?
— Нет, — тупит глаза в пол. — На все согласна.
— Ты хоть знаешь, о чем говоришь?
Кто же тебя, наивную, затащил в это болото? Модельную карьеру пообещали? Или легкий почти пассивный доход? В этом бизнесе так унизить и растоптать могут, что забудешь свою человеческую сущность. А может, и того хуже: сдохнешь.
— Раздевайся, — велю ей. Сжимается. Робко за пояс шелкового платья тянет. — Шмотье, говорю, снимай!
Настолько неуклюже и неуверенно она это делает, что член даже не шевелится. Если в таком духе продолжать будет, то его виагрой не поднимешь.
Встаю с кресла, обхожу девку и срываю с нее чертово платье. В клочья. Заставляю ее затрепетать. Но стойкая: слезы не льет. Если разревется, к чертям пошлю. Пусть пинетки на продажу вяжет.
— Ты пришла продать себя добровольно? — уточняю, ловким движением расстегнув ее бюстгальтер и стянув лямки с покатых плеч.
— Да! Вне всяких сомнений! Меня не принуждали.
— Тогда какого хрена ломаешься? Ты тело продаешь. Так подай себя изысканно. Внуши мне, что цена стоит качества.
— П-простите, я исправлюсь. Чего вы хотите?
Определенно, у меня потекли мозги. Потому что сейчас я хочу, чтобы на месте этой бедолаги стояла Роксана. Ее хочу. Во всех смыслах. Жестко. Глубоко. Везде. Ее невинность хочу попробовать на вкус. Только этому уже не бывать. Никогда! Отдала она свою целку какому-то недоноску еще на первом курсе института. Шлюха потная!
Швыряю куклу на кровать, разрываю ее трусы и нависаю сверху. Смотрит на меня испуганно. Не дышит. Зато я хриплю диким зверем. Лицо девицы растворяется, теряет очертания. Вижу ту суку. Чувствую ее дыхание. Вспоминаю, как смело бросилась на меня. Ствол ко мне приставить хотела. Первый раз на меня баба рыпнулась. Совсем бессмертная.
Мотаю головой. Ладонью ударяю себя по виску. Сбрасываю наваждение. Бесполезно. Опять ее вижу. Вызывающе губы размыкает. Зовет. Манит. Распаляет.
Расстегиваю ширинку, вынимаю вставший ствол и, раздвинув ноги девицы, суюсь в ее узкую сухую щель.
Хрен пролезешь.
Плюю на ладонь, смазываю эту гребаную шестеренку, и по новой.
Дрожит, мелкая шлюшка. Боится. Но терпит. Губы поджимает. Глаза зажмуривает. Свои ноготки в мои плечи вонзает.
Пробиваю ее тонкую преграду одним толчком. Рывком оказываюсь в ней. Теплой. Пульсирующей. Но какой-то отсутствующей.
Нет. Не то. Не хочу так. Ни ритмичные, ни рваные движения не доставляют кайфа. Чувствую, как болт падает. Смысл пыхтеть, стирать его задаром?!
Слезаю с девки. Она распахивает глаза и дрожащим голосом спрашивает:
— Я что-то не так сделала?
— Ты вообще ничего не делала. Вали! — Указываю ей на дверь, а сам иду в ванную.
Ополаскиваю своего угрюмого дружка от девственной крови и кулаком со всей дури разбиваю зеркало над раковиной. На эту Роксану, будь она проклята, он встает, стоит ей ресницами взмахнуть. На целку, никем не потасканную, скромную, чистую, даже при всех церемониях вставать не хочет.
Что она сделала? Чем отравила меня? Будто пальцами щелкнула, и я теперь из башки ее выбросить не могу.
Умываюсь холодной водой, смачиваю волосы. С разбитой руки в раковину капает кровь. Часто. Много. Сердце бьется слишком бешено.
Вываливаю из шкафчика коробки, банки, тюбики. Нахожу бинт и наспех туго перевязываю руку. Закидываюсь антибиотиком и смотрю на свое размножившееся отражение.
Секретарша, мать вашу! Какая-то серая мышь! Чем взяла?!
— Малик! — рычу так, что зеркало дребезжит.
Тот вваливается ко мне, держа ствол наготове. Любому пулю в лоб пустит за меня. Толковый помощник. Бесценный. Таких мало.
Озирается по сторонам, прежде чем пушку опустить. Выдыхает.
— Эта сука в подвале угрожала мне, — шиплю, повернув к нему лицо. Надеюсь, мое решение хоть как-то оттолкнет меня от нее. — Проучите ее… До конца.
