В абсолютной тьме облачной ночи я шепчу.
— Фарли, это Джексон.
Шаги на мгновение останавливаются, затем Фарли спешит ко мне и заключает в мужские объятия, его голова едва достает мне до плеч.
— Прошло слишком много времени, Джексон. Мы начали бояться за тебя.
Я обнимаю его в ответ.
— Я в порядке. На самом деле, лучше, чем в порядке. Я вижу.
— Что? — несмотря на темноту, я могу разглядеть детали лица Фарли. Длинное и худое, как и все остальное в нем. Волосы белые и зачесаны назад, но глаза такие добрые, какими я всегда их представлял. Я борюсь с желанием снова обнять его. Вот о ком я думаю, когда кто-то спрашивает меня об отце. — Как это возможно?
— Я могу рассказать тебе все, что знаю, но у меня мало времени. Я уже подверг риску тебя и маму, приехав сюда. Скоро произойдет нечто такое, из-за чего я не смогу вернуться домой, по крайней мере, до окончания войны, но я не мог уехать не…
— Не увидев лицо своей матери.
Он хорошо меня знает. Я проглатываю ком, который на мгновение застревает в горле.
— Я полон решимости вернуться, Фарли, но на всякий случай, если я этого не сделаю… — начинаю я, и он кивает. — Мне нужно кое-что сказать. Они знают, кто я и кто мой отец. Они позволили мне зарегистрироваться как Джек Салли, но это не изменило требования, предъявляемого к каждому мужчине в программе. Джексон Чатфилд должен умереть до того, как мы приступим к работе. Это будет несчастный случай, и найденное тело будет изуродовано до неузнаваемости. Это буду не я, но его нужно принять и похоронить как меня.
— Твоя мать…
— Вот почему я здесь. Я не мог уйти, зная, что она будет оплакивать то, чего не произошло. Буду честен с тобой, то, что я делаю, опасно. Возможно, я не вернусь, но я умру героем… просто не это будет не официальная смерть.
— Я ничего из этого не понимаю. Как они вылечили твое зрение?
— Они делают нам уколы, — я пожимаю плечами и вздыхаю. — Не все их переживают, но если ты выживаешь, они исправляют все, что с тобой не так. Более чем исправляют. Я становлюсь сильнее с каждым днем, и если мне причиняют боль, я исцеляюсь быстрее, чем обычно. Действительно быстро. И отрубленные части тела регенерируются.
Он ахает.
— Что, во имя всего Святого, они с тобой сделали? — он бормочет молитву себе под нос.
— Не верю, что это имеет какое-то отношение к Богу, но, с другой стороны, я не думаю, что война тоже имеет. Ходят слухи, что Королевские ВВС Великобритании планируют усилить бомбардировки и нацелиться на Кельн. Они хотят, чтобы мы хорошо прижились, прежде чем это произойдет.
— Британцы?
— Нет, проект «Чернильница». Я работаю на них. Я солдат, но технически не зачислен в армию.
— Мне не нравится, как это звучит. И откуда ты знаешь, что то, что они с тобой делают, безопасно?
Я невесело смеюсь.
— А кто-нибудь из нас в безопасности? Кто-нибудь из нас когда-нибудь снова будет в безопасности, если мы не будем бороться за то, что у нас есть? Атака на Перл-Харбор показала, что мы не можем сидеть сложа руки и оставаться в стороне. Мы уже были в бою и полны решимости победить1.
— Значит, они посылают тебя в бой?
— Они говорят, мы будем заниматься чем-то более важным, чем сражения в окопах. У меня какое-то время не будет возможности отправлять весточки домой, но если я смогу, я подпишу их Дж. Салли.
— Фарли? — голос моей матери доносится сквозь ночь.
Мы с Фарли выходим из тени и направляемся к крыльцу, на котором стоит моя мама. Увидев меня, она сбегает по ступенькам прямо в мои объятия.
— Ты жив, — шепчет она снова и снова.
— Я жив, — я приподнимаю ее и крепко обнимаю.
Когда я опускаю ее на землю, то встречаюсь с ней взглядом, и ее рука в шоке подносится ко рту.
— Ты меня видишь? — спрашивает она.
Эмоции затуманивают мое теперь идеальное видение.
— Вижу.
Ее руки обхватывают мое лицо, притягивая его ниже и ближе к своему.
— У тебя глаза другого цвета.
— Да, но теперь они работают.
Слезы текут по ее щекам, но она улыбается.
— Мой мальчик. Я так рада за тебя.
Я накрываю ее руки своими.
— Есть вещи, которые нам нужно обсудить, мама, и мое время строго ограничено.
Она шмыгает носом, вытирает обе щеки, затем жестом приглашает нас следовать за ней в дом. В гостиной Фарли, моя мать и я разделяем минуту молчания после того, как я заканчиваю пересказывать все, что, по моему мнению, могла выдержать моя мать. Я не рассказал, сколько мужчин умерло от инъекций или насколько ужасной была их смерть. Я придерживался фактов, которые могли бы ее утешить.
— Должна ли я сказать Полу? — спрашивает она.
Я качаю головой.
— Эта программа должна оставаться секретной, чтобы быть эффективной. Я бы не сказал тебе, но я не хотел, чтобы ты получила ложное известие о моей смерти.
Высоко подняв подбородок и сложив руки на коленях, моя мать соглашается с тем, что, должно быть, звучит как диковинный и опасный путь. Если она и не одобряет его, по выражению лица этого не заметно. Замужество за моим отцом научило ее скрывать свои чувства по большинству вопросов.
Я перевожу взгляд с нее на Фарли и обратно и на мгновение жалею, что моя мать не выбрала кого-то вроде него. Внимательность Фарли к нуждам моей матери и понимание ее силы непоколебимы. Он смотрит на нее так, словно для него нет никого и ничего важнее… И наблюдать за этим зрелищем столь же прекрасно, сколь и печально. Она заслуживает лучшего, чем мой отец, но никогда его не оставит.
Я вздыхаю.
Есть вещи, которые я могу контролировать, и вещи, которые нет.
— Говорят, мы сможем вернуться домой после войны. Если я еще буду дышать, это не прощание. Я вернусь.
Ее лоб хмурится.
— В роли Джека Салли?
— В роли того, кем мне позволено быть.
Она поджимает губы, а затем говорит.
— Я позабочусь, чтобы у тебя были средства, когда ты вернешься.
— Мам, ты не обязана…
— Джексон или Джек, тебе понадобятся ресурсы. Теперь ты другой, и люди так легко это не примут. Возможно, ты не сможешь вернуться сюда. Если только снова не притворишься слепым. Лучше быть подготовленным и перестраховаться, чем выделяться и навлекать на себя гнев тех, кто сильнее тебя.
Так ли она относилась к моему отцу? У меня сжались кулаки. Если он когда-нибудь поднимет на нее руку, это будет последнее, что он сделает перед встречей с создателем. Когда я вернусь, а я вернусь, я построю дом, такой же великолепный, как у моего отца, и дам матери безопасное место, где она сможет быть настолько откровенной, насколько ей заблагорассудится.
— Я буду осторожен и вернусь.
Она подходит и смотрит мне в глаза.
— Не забывай быть добрым. У тебя всегда было доброе сердце. Неважно, насколько сильными они тебя делают или как проходит эта война, не позволяй никому отнять это у тебя.
Глава пятая
‡
Шерил
Провиденс, Род-Айленд
2024
Когда я вхожу в лифт дома Мерседес, то все испытываю похмелье, но в полиции сказали, что это нормально. Они также сказали, что меня должен осмотреть врач, но для этого потребуется еще раз повторить то, что я делала накануне вечером, а я хочу оставить этот опыт позади. У полиции есть описание человека, который что-то подсыпал мне в напиток, и они говорят, что выследят его.
Я больше не хочу об этом думать.
Один болезненно неловкий разговор окончен, один остался.
С наступлением утра пришла некоторая ясность. Подонок в баре был опасен, но Мерседес безвредна. Я слишком остро отреагировала, когда убежала от нее. Что мне следовало сделать, так это спокойно вернуть ей ложку, поблагодарить за предложение и вежливо отклонить его.
И это то, что я намереваюсь сделать.
Я пишу Мерседес, чтобы убедиться, что она дома.
Она там.
Хью тоже, но это не имеет значения. Он также никогда не относился ко мне враждебно. Ну и им нравятся ролевые игры. Похоже, это их бизнес. Все, что мне нужно сделать — объяснить, что мне это неинтересно, и мы все сможем вернуться к тому, как все было раньше.
