– Тогда сделай что-нибудь.
Он так говорит, словно это просто. Словно ее чувства к Митчу – это вода, текущая из крана, и она может по его требованию закрыть кран.
– Это не так просто, – возразила она, безуспешно пытаясь высвободить свою руку.
Он крепче сжал ей пальцы. Рука ее оказалась в ловушке, впрочем, так же, как и она сама.
– Это можно сделать, – настаивал он холодным спокойным тоном, который не мог обмануть ее – она чувствовала опасное напряжение, скрывавшееся за его словами. – Знаешь, я и правда не мог ни на минуту освободиться от мыслей о тебе. Откровенно говоря, я не представляю, как выглядит этот проклятый дом, потому что перед глазами у меня стояло твое лицо. Взгляд, которым ты смотрела на меня в тот день, когда мы красили ванну. Твои красивые нежные глаза, полные желания, молящие о любви. Только глазами, молча ты просила меня об этом. На слова у тебя не хватало отваги. Ведь прошло слишком много времени с тех пор, как мужчина так смотрел на тебя. Касался тебя. Заставлял тебя стонать.
– Хватит, Джонас. – Жаркая волна кинулась ей в щеки. – Я помню тот день, – запротестовала она, ненавидя себя за дрожь в голосе, – я все помню. Тебе не надо...
– Все? – мрачно перебил он. – Тогда ты должна помнить, как я говорил, что люблю тебя. Потупившись, она кивнула.
– В тот раз я не была уверена, сказал ли ты эти слова, или то была просто игра моего воображения.
Ее откровенное признание было открытием, которого он ждал.
– Ты подумала, что это игра воображения, потому что слишком ждала таких слов.
– Да, – задыхаясь, прошептала она.
– Потому что ты хотела, чтобы я любил тебя.
– Да, черт возьми! – закричала Эланна. Ее нервы не выдержали и взорвались криком. Так хрустальный бокал после удара издает высокую ноту. – Я отчаянно хотела, чтобы ты любил меня, потому что влюбилась в тебя. Ты это рассчитывал услышать, Джонас? Это наконец успокоит твое раненое мужское самолюбие?
Совсем не обескураженный взрывом женского гнева, он привлек ее к себе и крепко сжал, когда она попыталась высвободиться.
– Ты получила, Эланна, что хотела, – напомнил он. – Мы оба получили, что хотели. Проблема в том, что мы с тобой вовремя не переговорили о самом существенном.
– О чем? – (Его лицо вдруг оказалось слишком близко. Глаза опасно потемнели.) – Я всегда верил, что любовь – это что-то гораздо более глубокое, чем желание. Более постоянное, чем страсть. Вот почему я никогда ни одной женщине не говорил, что люблю. Ты была первой.
– Я люблю тебя, Джонас. – Сердце у нее подпрыгнуло к самому горлу.
– Но?.. – спокойно подхватил он, услышав в ее тихом голосе неуверенность. Более слабое, чем раньше, но все же колебание.
Эланна прерывисто вздохнула, понимая, что должна сказать Джонасу правду.
– Но я не могу отрицать или забыть, что Митча я тоже любила. – Она взглянула на Джонаса засверкавшими глазами. – Вероятно, не такой зрелой любовью, какую я чувствую к тебе. Но это не было и подростковое увлечение. – Слеза скатилась у нее по щеке. Она рассеянно вытерла ее тыльной стороной ладони. – Наверно, это начиналось как увлечение, – призналась она. – Но потом я вышла за него замуж. И искренне, по-настоящему любила его.
Сердце Джонаса разрывалось на части. Нелегко видеть Эланну такой несчастной, да еще в день, который мог бы стать самым счастливым в их жизни. Но положение становилось невыносимым. Худо-бедно он сможет пережить ее решение, если она выберет Кенгрелла. Тогда бы его сердце, наверно, превратилось в камень, мертвый камень, давящий на грудь. Потерять Эланну было бы для него самым страшным горем после смерти отца. В этом нет сомнения. Напряженный, страшный, ошеломляющий период боли сменился бы днями и неделями муки, а за ними последовали бы месяцы и даже годы мрачного отчаяния. Но он выживет. Как и всегда выживал. Но что казалось намного мучительней, разрывало надвое, с чем он не мог жить, так это неопределенность.
– Я вечером заезжал домой к Лауре, прежде чем встретить тебя, – сказал Джонас. Лаура, старшая из его пяти сестер, преподавала историю в восьмом классе и была матерью пятерых детей, все мал мала меньше.
Эланна недоуменно взглянула на него, удивляясь, почему он так резко изменил тему разговора, но и чувствуя благодарность за такой неожиданный поворот.
– Как она?
– Как всегда, ужасно. И в тревоге. Родить двойняшек разного пола – это, вероятно, и правда не сладко. Она клянется, что двойняшки требуют вдвое больше забот, чем трое остальных малышей, не намного старше их.
– Могу себе представить, – сочувственно покачала головой Эланна, вспоминая, сколько раз она завидовала многочисленному потомству его сестры.
– Роджер кормил детей на обед сосисками, – продолжал он таким же вроде бы безразличным тоном, которому Эланна не совсем доверяла. – А Лаура заперлась в спальне и копалась в каких-то бумагах. Когда я наблюдал за ней, мне пришла в голову одна мысль.
Вот оно, подумала Эланна. Вот то, к чему Джонас вел свой рассказ.
– Какая?
Не замечая ее настороженного тона, он сказал:
– Я решил, что жизнь похожа на тест, в котором можно выбрать множество ответов. – Их глаза встретились, и ее поразила пугающая мрачность его взгляда. – Два или три ответа могут показаться правильными.
Но в конечном счете правильный – только один-единственный.
Эланна поняла его мысль. Даже в такой форме.
– Ты хочешь сказать, что я тяну время? – прямо спросила она.
– Это длится уже слишком долго, – не отступил он. – Если Кентрелл здоров для того, чтобы носиться по Нью-Йорку, то я уверен, черт возьми, что ему хватит сил выслушать правду обо мне. О нас.
– Джонас...
– Нет. – Он протянул руку. – Позволь мне закончить. Когда все это началось, то я подумал, что ты, наверно, не хочешь принимать решение и в этом проблема. Кентрелл и я – две стороны монеты. Вероятно, тебе нравилась мысль о двух разных мужчинах, отвечающих разным сторонам твоей натуры. Потом я решил, что упрощаю. Наверно, речь идет о двух разных женщинах, живущих в тебе. Может быть, тебе нравится очень высоко летать с ним, в то же время зная, что, когда воздух станет чересчур разреженным и будет нечем дышать, всегда можно вернуться на землю, ко мне.
Первой мыслью Эланны было: как он смеет так ужасно думать о ней? Вторая же, очень неприятная, неотвязно вертелась в голове весь вечер. Пожалуй, он прав.
– Но самое важное, – продолжал Джонас, – когда я летел из Сиэтла, мне стало ясно: дело не в том, что ты любишь двух разных мужчин или хочешь быть двумя разными женщинами одновременно. Дело в другом. Хотя я всегда считал себя человеком рассудительным, но я не могу и не буду делить тебя с другим мужчиной. Дальше так жить невозможно.
