И ушел.
Перемены следовали одна за другой. Из прежних актеров плавучего театра остались только миссис Минс и ее чахоточный муж. Фрэнк распрощался с труппой сразу после того, как Магнолия вышла замуж. Ральф последовал примеру Уинди.
Однако затруднения и неприятности мало смущали Партинью. Напротив, они еще больше разжигали ее. «Сделайте то! Сделайте это!» Правая бровь Равенеля беспрестанно изгибалась в вопросительный знак презрительного недоумения. Стоило теще и зятю остаться вдвоем, как между ними начиналось сраженье. Все в скрытном и замкнутом Равенеле восставало против ворчливой и скупой тещи. Все в деятельной и властной Партинье разжигало ненависть к изнеженному, слащавому и дерзкому зятю.
Наконец Равенель не выдержал:
— Выбирай! Она или я!
Магнолия выбрала. Ее решение встретило такое яростное сопротивление со стороны Парти, что всякая другая, менее твердая и в особенности менее влюбленная женщина не посмела бы привести его в исполнение.
— Интересно знать, как ты устроишься с таким муженьком!.. Что же ты не отвечаешь?
— Я не знаю.
— Еще бы ты знала! Он и сам не знает! Почему это вы вздумали уезжать? Чем вам тут плохо?
— Ким… школа…
— Ерунда!
Магнолия бросилась с головой в воду:
— Мне не… Я не… Гай не любит рек. Мы не можем быть счастливы здесь.
— Ты думаешь, что вы будете счастливы на суше? Не обольщайтесь на этот счет, сударыня! Куда вы собираетесь ехать? В Чикаго? И что вы там намерены делать? В лучшем случае будете жить впроголодь. Это мне ясно, как дважды два — четыре. Скоро сама попросишься обратно в мой театр!
Встревоженная, дерганая Магнолия почувствовала, что вдруг стряхнула с себя иго, так долго тяготевшее над ней, и закусила удила:
— Как ты можешь знать это? Откуда у тебя такая уверенность? А если бы ты даже оказалась права… Что из этого? Ты всегда норовишь вставить всем палки в колеса. Помнишь, как ты удерживала папу от покупки «Цветка Хлопка»? Ты превратила его жизнь в сплошной ад. А теперь ты не хочешь бросить дело. Разве это последовательно? Ты не хотела, чтобы я стала актрисой. Ты была против моего брака с Гаем. Ты негодовала на то, что у меня будет ребенок. Может быть, ты и была права. Может быть, мне не следовало делать все это. Но почему ты знаешь, что будет дальше? Всякий хочет жить по-своему. Неужели ты не понимаешь этого? Ты можешь быть тысячу раз права и в то же время ошибаться. Если бы папа в свое время послушался тебя, мы бы до сих пор прозябали в Фивах. По всей вероятности, он был бы жив. Я была бы замужем за каким-нибудь мясником… Но вышло иначе.
Она потеряла нить своих размышлений.
Главная причина, заставлявшая Парти Энн Хоукс восставать против отъезда Равенелей, заключалась в том, — она не признавалась в ней даже самой себе и горячо отрицала бы, если бы кто-нибудь вздумал разъяснить ей истинное положение вещей, — что, не отдавая себе в этом отчета, она была счастлива. Счастлива, что нашлось наконец поприще, на котором ей удастся развернуть свои административные способности. Она рассчитывала прежних актеров и заключала контракты с новыми, увольняла и нанимала служащих «Молли Эйбл», заказывала провиант, поговаривала о совершенно новых маршрутах плавучего театра и даже мечтала о поездке по Северной Каролине и Мэриленду. Мечтам ее суждено было осуществиться несколько позже. Много лет спустя, читая скучные и полные яда письма миссис Хоукс, Магнолия изнывала от тоски не по матери, а по тем местам, где останавливался театр и названия которых казались ей удивительно заманчивыми. По всей вероятности, эти места были не более живописны, чем города на Миссисипи, Огайо, Биг-Сэнди и Канауе. «Мы сейчас в Бате, на реке Памлико», — писала Парти Энн. Или: «В Квинстоуне, на Сассафрасе…»
Глядя на серые улицы Чикаго, над которыми почти всегда висел мичиганский туман, Магнолия повторяла про себя эти экзотические названия: Бат на Памлико, Квинстоун на Сассафрасе.
Прощаясь с Магнолией, миссис Хоукс настаивала на том, чтобы она осталась совладелицей «Цветка Хлопка», с тем условием однако, что причитающиеся ей суммы будут выплачиваться отнюдь не единовременно, а частями, в строго определенные сроки. Ставя такое условие, Партинья действовала, впрочем, весьма разумно. Равенеля она изучила прекрасно и, несмотря на всю свою жесткость, очень любила дочь — интересы Магнолии всегда были для нее на первом плане. Магнолия и Равенель, в свою очередь, предложили ей стать единственной владелицей театра, выделив им единовременно их долю. Магнолия утверждала, что Равенель вложит большую часть этого капитала в какое-нибудь предприятие.
— Знаем мы эти предприятия! — огрызнулась Хоукс. — И добавила: — Только не вздумайте обращаться ко мне, когда останетесь без гроша. Ибо рано или поздно вы, разумеется, останетесь без гроша. Помяни мое слово. Впрочем, тебя и Ким я всегда приму с радостью. Только вас двоих. Когда он спустит все твои деньги, пусть делает что хочет. От меня он ничего не получит. Ты и Ким можете вернуться в мой театр хоть завтра. Я буду всячески заботиться о вас. Он же пусть не показывается мне на глаза.
Они стояли друг против друга — не мать и дочь, а два враждовавших существа, боровшихся всеми силами, что будоражили их глубокие и страстные натуры.
Магнолия не удержалась от громкой фразы:
— Если бы даже нам обеим — Ким и мне — пришлось умирать от голода, я все равно никогда не обратилась бы к тебе за помощью.
— На свете есть вещи похуже, чем голод!
— Что бы ни случилось, я ухожу от тебя навсегда.
— Вернешься!
— Никогда!
Говоря по правде, предстоящий отъезд ужасал Магнолию. Реки, маленькие глухие прибрежные города, их простодушные обитатели — все это стало для нее привычным и родным. Здесь было так хорошо! Здесь было так много друзей! Здесь она чувствовала себя так непринужденно. К тому же сам плавучий театр был для нее тоже чем-то вроде матери, избавлявшей ее от всех забот и хлопот жизни на суше. «Цветок Хлопка» представлял собой замкнутый мирок, отделенный от жизни, ведущий свое особое, похожее на сон и вместе с тем бесподобно яркое существование.
Когда Магнолия, вместе с мужем и ребенком, покинула этот мирок и начала иную жизнь, заботы, тревоги, сомнения тотчас же обступили ее со всех сторон. Но над всем восторжествовала страстная любовь к новизне, острое любопытство перед неизведанным. Эти черты она унаследовала от своего покойного отца, маленького капитана Энди, которому, благодаря им, всегда удавалось побеждать упорное противодействие своей консервативной супруги.
Страх, нетерпение, тоска, опьяняющее ощущение свободы от сознания того, что она вырывается из-под материнского надзора, некоторое раскаяние при мысли о том, что радость ее противоестественна, — таковы были чувства, наполнявшие душу Магнолии в последние дни перед отъездом.
