разорвавшейся бомбе – крушит на ошметки мой привычный и относительно устаканившийся внутренний мир.
По-прежнему стоя передо мной на коленях, Денис вскидывает голову, и его пытливый взгляд устремляется к моему лицу:
– Я понимаю, тебе сложно поверить такому, как я, но ты должна это сделать! Должна, Рит, потому что все, что я говорю, – чистая правда. Еще никогда в жизни я не был настолько честен! – признается он. – А теперь ты тоже будь честна со мной, ответь так, будто ты перед богом… Ты любишь меня, Рит?
Денис
Я вытащил свою душу, такую, как есть – неидеальную, поцарапанную, кровоточащую – и положил ее к Ритиным ногам. Я весь перед ней наизнанку – неправильный, сложный, ошибающийся. Смотрю на нее с мольбой и прошу о любви. А вдруг еще не все потеряно? Вдруг тот пожар, который день за днем испепеляет мое сердце, горит и в ее груди?
Несколько мучительно долгих мгновений Рита глядит на меня сверху вниз, а затем, мягко высвободив свои ноги от моих объятий, опускается на колени напротив меня. В море ее глаз стоят слезы, а губы дрожат.
– Конечно, я тебя люблю. Ты ведь и сам это знаешь. И простить я тебя простила… Давно уже. Но вот только вместе нам не быть, – всхлипнув, она нежно убирает тонкую прядь волос с моего лба и заглядывает своими ангельскими глазами мне в самую глубь души. – Ведь я завтра замуж выхожу… За Мишу… Я слово ему дала… Обещала быть верной, понимаешь? Потому что отплатить за любовь, Денис, можно только верностью.
Она делает глубокий вдох, очевидно, чтобы справиться с подступающей истерикой, а потом добавляет:
– Прости меня, Денис. Прости, пожалуйста, но я не могу поступить иначе.
Вот и все, Рей. Вот и остался ты без Риты. Теперь уже насовсем. Видать, поздно уже, перегорела она… А, может, еще горит, но уже не тобой. Проебал ты свой шанс, профукал.
Несколько раз мотаю головой, мол, понял, не дурак и с трудом поднимаюсь с колен. В теле ощущается свинцовая тяжесть, а в левом подреберье ужасно ноет. Должно быть это мышечный орган, в котором произрастает любовь к Рите, разрывается. Понял, что обречен на вечные муки, вот и мечется.
Рита встает на ноги вслед за мной, а ее рот по-прежнему дрожит в беззвучной истерике.
– Чего ты плачешь, милая? Не плачь. Ты ни в чем не виновата, – я ласково глажу ее по волосам. – Ты ведь приняла решение, определилась. Молодец. Сильная девочка. Не лей слезы из-за такого дурака, как я. Не заслужил.
– Ты не дурак, – шепчет она, сотрясаясь уже всем телом.
Я натягиваю уголки губ вверх и тихонько посмеиваюсь.
Не дурак, говоришь? А, по-моему, самый настоящий. Потому что только дурак мог упустить такую потрясающую женщину.
Собрав в кулак остатки самообладания, я двигаюсь на выход и распахиваю дверь гостиничного номера. Оборачиваюсь и, глядя на Риту, легонько киваю ей, но не просто в знак прощания, а в знак того, что отпускаю. Отпускаю, несмотря на то, что люблю. Люблю так, как никого не любил. И так, как никогда больше не полюблю.
Сердце заходится в оглушающем марше, а в голове пульсирует одна единственная мысль.
Будь счастлива, моя девочка.
Рита
Мне тогда было одиннадцать. Я вновь пристала к бабушке с расспросами о родителях. Где моя мать? Почему не живет с нами или хотя бы не навещает? А что с отцом? Он умер или жив? Они были женаты? У них есть еще дети?
И хоть к тому моменту я уже поняла, что наша с бабушкой семья в корне отличается от традиционной, где у ребенка есть и мама, и папа, причины такой ситуации мне были по-прежнему неясны.
Я не могла избавиться от ощущения вселенской несправедливости, словно меня обокрали. И, несмотря на то, что мне очень хорошо жилось с бабушкой, я отчаянно хотела докопаться до истины, разобраться, как же так вышло, что в моей жизни есть только она одна.
– Ритка, хватит! – раздраженно отмахнулась тогда бабушка. – Сто раз ведь уже обсуждали! Никак не уймешься!
– Ну, ба, – настаивала я. – Ведь моя мама – это твоя дочь, почему вы не общаетесь? Неужели ты даже не знаешь, где она сейчас?
Она грустно вздохнула и, опустившись на стул, подперла ладонью подбородок. Помнится, тогда бабушка впервые показалась мне сильно постаревшей. Морщинки на ее лице стали более явными, а в синих глазах будто отразилась вся тяжесть пережитых испытаний.
– Твоя мать, Ритуля, была неплохой женщиной. Симпатичной, доброй, местами сообразительной… Но была в ней одна черта, которая все сгубила. И наши отношения, и ее саму – она не умела поступать правильно и панически боялась ответственности.
– Ответственности? – я-то думала, что бабушка в сотый раз расскажет про разгульный образ жизни, который вела моя родительница, а тут она выдала что-то новенькое.
– Да. По молодости Людка была очень амбициозной, но все ее амбиции померли от неумения держать слово, – сурово изрекла бабушка. – Она родила тебя, но решила переложить ответственность на мои плечи. Испугалась, видите ли… А все потому, что ей жить хотелось красиво в этой своей Москве треклятой… Мужика богатого мечтала найти, в хоромах почивать… И знаешь, что, Ритуль? Никого путевого она не нашла. И никем путевым сама не стала. Только себя потеряла.
– Как это себя потеряла?
– А так! Человек, когда предает другого человека, он себя теряет, обесценивается, пустым становится, понимаешь? А Людка предала тебя, кукушка чертова, – бабушка горестно качает головой. – Я так считаю, Рит: люди, неспособные нести ответственность за свои решения, счастья не заслуживают! Жить надо по совести, так, чтобы стыдно не было… Ни перед народом, ни перед собой. Коли наворотил делов, умей принять последствия.
Коли наворотил делов, умей принять последствия.
С тех пор самых эта фраза стала моим жизненным девизом, ведь больше всего на свете я не хотела повторить судьбу своей матери – проститутки и алкоголички, распрощавшейся с жизнью в неполные тридцать пять. Об этом я, разумеется, узнала позже, когда повзрослела.
Безответственность приравнивалась для меня к смертному греху, и я все время старалась жить так, чтобы мне не было стыдно за свои поступки. Ни перед народом, ни перед собой.
Но вот сейчас в ночи я еду в такси, и мне стыдно. Я направляюсь к Мише, в квартиру, в который мы с ним вместе живем. Зачем? Если честно, я не знаю. Просто дальше находится в номере, где любовь
