Едва уснула — мой прекрасный принц сбежал на диван. Спит в неудобной позе, скрючился весь. Как и «положено» в люксе, который он оплачивает. Аж бесит!
Забираюсь под одеяло, устраиваюсь сверху и целую. В лоб, щеки, губы.
Бурчит, отворачивается. Но не тут-то было!
— У меня внизу живота ноет. Это ты виноват. Поимел и сбежал!
Улыбается слегка, глаза не открывает. Бормочет:
— Есть таблетки, мне врач прописал. В России они не продаются. Я на них ровный даже во сне, — обнимает, прижимает к себе. — Очень хорошо высыпаюсь. Скоро будем спать вместе. Каждую ночь.
— Ты хочешь?
— Мечтаю.
— И я мечтаю. Просыпаться рядом с тобой.
Он переворачивает меня и нависает, утыкается в шею. Шумно вдыхает мой запах.
— Алекс… мы вчера не договорили. Ты правда совсем не хочешь детей? Или пока? Или со мной?
Он снова морщится. Недовольно стонет.
— Нет, я не к этому. Просто… твоя категоричность удивила. Как же построить империю и оставить наследника?
— Малыш…
Он приподнимается, потом встает.
Обнаженный, красивый. Всё в нем ладно и как нужно. Очень мужественный. Утренний стойк внушительный, и я прячусь под простыни, как бы Алекс не придумал ему другое применение. И хочу, и боюсь этого — правда ведь ноет! Губы облизываю. Если он сейчас что-то приятное скажет, я точно ему минет сделаю. Как позавчера.
Он идет к брошенным во вчерашней спешке на полу джинсам. Достает телефон.
— Я просто хочу знать, — выпрашиваю.
— Мой ребенок может быть как я, — говорит быстро, сухо.
— Красивым и гениальным?
— Спроси у моей матери, как было меня растить. Даже вот эти шрамы, что я закрыл татухами. Обливался кипятком. В травме постоянно. Весь череп в шрамах, благо волосы густые. Чтобы вырастить моего ребенка надо иметь колоссальное терпение. И очень много любви внутри. Цунами любви.
— Ты считаешь, у меня этого нет?
— Такое терпение есть лишь у моей матери. Ива, не забивай голову. Я тебя люблю и хочу быть с тобой.
— Но мать для своего ребенка будешь искать другую?
— Нет. Никого не буду искать, — смотрит умоляюще. Возвращается к мобильному. — Вернемся к этому вопросу через несколько лет, окей? У меня пока нет времени заниматься ребенком. Совсем. А родить, чтобы бросить на произвол, — это пиздец. Пиздец, блядь!
Он сжимает телефон, а затем швыряет его на стол.
Вздрагиваю и резко сажусь.
— Рафа, ты чего? Я ведь просто… кокетничала. Я таблетки начала пить, сама не хочу становиться матерью в ближайшие годы. Я просто… не знаю. Я тебя съесть этой ночью хотела, и поэтому и разговоры такое. Просто помечтать о будущем.
— Ива… — он поднимает глаза, в них острота, растерянность, которая так сильно ему не идет. И которую ни разу не видела ни до, ни после. — Пиздец, малыш. Впервые такое. Тебе в визе отказали.
Алекс говорит по телефону, ходит по комнате. Я сижу на кровати, обнимаю колени и пялюсь в пол. Судьба шлет удар за ударом. Будто проклял кто-то!
Да сколько можно быть сильной! Да, спортсменка, да — железная девочка. Но разве не хватит проверять метал на прочность?
Мама, конечно, скажет, что это знак. Бог уберег от поездки или еще что-то в этом роде. Я смотрю на загорелую спину Алекса, покрасневшие из-за вчерашнего солнца плечи. На его по-модному выбритый затылок, на черные чуть волнистые волосы, которые он нервным жестом зачесывает назад… И белугой выть хочется.
Не могу я его отпустить! Ну как же так?!
Это наша поездка, наш конфетно-букетный период. Наши отношения. Равский — мой родной человек. Мы во всем признались друг другу, обо всем поговорили. Он обещал, что мы будем спать в обнимку. Что он завод покажет. Свои любимые места в Сиднее.
Он говорил, что я необходима ему для баланса, чтобы не заработаться и не выгореть.
Мама учила, что одно дело стать содержанкой, а другое — пройти с мужчиной бок о бок трудности. Я понимаю как никогда ясно, что хочу эти трудности! Нравятся они мне, и обязательно будут по плечу. Та жизнь, что будет с Алексом. Он сам. Я хочу именно эти трудности!
Дайте их мне!
Как же я хочу быть с ним, Господи! Трясет аж. Мы столько планов построили: я подтяну язык в Австралии. Там же и поступлю учиться. Потому что завод во всю строится, через год запустится, Алекс будет жить в Австралии на постоянке.
Он заканчивает говорить, подходит ближе, плюхается на пол, тянется к моим ступням, начинает разминать их. Смотрит в глаза.
— Ни хрена не понимаю. Ива, видимо, дело в том интервью, — пожимает плечами. — У австралийцев сейчас мощный курс в сторону экологической безопасности. Ты попала в список нежелательных персон, и когда они оттуда вычеркнут — хер знает.
— Да поняла уже! — дергаюсь. — Поэтому они покупают твои батареи. И не хотят у себя видеть меня, гадину такую, которая рыдала о карьере, а не о розливе нефти!
— Мы подадим еще раз. Возможно, была допущена ошибка в документах, я попрошу своих юристов посмотреть. Но на это мало надежды, я проверял лично. Ошибок не было.
Я набираюсь смелости и произношу вслух:
— Если мне снова откажут? Три отказа подряд и запрет на въезд на пять лет.
Он молчит.
— Ты будешь там, а я здесь. Я умру от ревности, Алекс. — Смотрим другу на друга. — Я уже умираю.
Тонуть в глазах — банальное выражение, которое, наверное, у большинства вызывает смех. У меня тоже вызывало раньше. Я не очень понимала, как и зачем смотреть другому человеку в глаза так долго. Молча. Ведь проще сказать словами.
Я тону в его глазах самым, блин, натуральным образом. Потому что у сидящего у моих ног мужчины внутри, по ощущениям, ураган просто. Мы оба в шоке. Он, кажется, еще в большем, чем я. Наверное, такого с ним еще не было — чтобы любовь взаимная, и преграда — расстояние. Преграда — консульство. Какие-то чужие люди, какие-то закрытые списки. Решения, на которых не в силах повлиять, пусть у тебя куча миллионов!
— Я могу отправить снова Бориса, — говорит он, наконец.
— Борис не решит проблем, ты издергаешься.
Алекс поднимается на ноги, подходит к окну нашего люкса, смотрит вдаль. Злится. Я понимаю, что значит отказаться от мечты. Сама такой была. Если он это сделает из-за меня, то возненавидит. Бросаю в спину:
— Мое интервью, моя вина. Когда ты лицо страны, надо головой думать, что именно произносишь. Надо стойко переносить боль и потери. А не
