идиот.
Фейт усмехнулась, ее челюсть напряглась, когда она сморгнула очередную порцию слез.
Я вздохнул и присел на край его кровати.
У него задрожал подбородок, поэтому я взял его за плечи, притянул к себе и обнял.
— Мне жаль. — Он прижался ко мне, всхлипывая, и его голос надломился.
— Я знаю.
— Я просто хотел, блять, повеселиться со своими друзьями, расслабиться, и наплевать на блядский футбол, и на блядскую школу, и на всю прочую блядскую херню.
Было очень много «блять». Каждое было слегка невнятным.
— Я понимаю. — Я прижал его к себе еще крепче, ощущая дрожь, сотрясавшую его тело, когда он начал плакать.
— Я облажался, — всхлипнул он. — Я так сильно облажался.
— Сделай вдох, — приказал я.
У него перехватило дыхание.
— Мне ж-жаль.
— Я знаю, что тебе жаль. Мы разберемся с этим.
— Моя жизнь закончится, если я не смогу играть. Закончится. Папа перевернется в гробу.
— Мы кремировали его, — пробормотала Фейт, вытирая глаза.
Услышав ее голос, Авель отстранился и посмотрел мимо меня на свою мать.
— Мне жаль, мам.
— Я знаю, что тебе жаль, малыш.
Его губы скривились в недовольной гримасе. Его волосы, такие же каштановые, как у меня, падали ему на глаза. Чем старше он становился, тем больше походил на дядю Эвана.
— Миссис Грили? — За занавеску проскользнула медсестра и подняла стопку бумаг в руке. — Вам нужно подписать это для его выписки.
— Хорошо. — Фейт выскользнула из-за занавески, когда Авель откинулся на спинку кровати, опустив глаза.
Я положил ладонь ему на плечо и сжал его.
— Главное, что никто серьезно не пострадал. Вы, ребята, сделали правильный выбор, позволив Робби сесть за руль, если он был трезв. С твоей машиной, с остальным мы разберемся.
— А как насчет футбола? Тренер выгонит меня из команды. Робби тоже. Я просто знаю это. Нам крышка.
— Ты этого еще не знаешь. Ты не первый парень, у которого возникли неприятности во время футбольного сезона.
— Он уже сказал, Тор. Если кого-нибудь из нас поймают за пьянством, мы вылетаем.
Это было похоже на тренера. Он говорил то же самое много лет назад, когда я был одним из его детей. Зная его, он бы довел дело до конца, и Авель получил бы отличный урок.
— Тогда ты выбываешь до конца года. Ты будешь играть в следующем сезоне.
— Я не могу пропустить ни одного года. Я не могу. Вся моя жизнь будет разрушена. Я никогда не получу стипендию. — Он разразился новым приступом рыданий и закрыл лицо руками. — Папа был бы так разочарован во мне. Я должен играть.
Откуда, черт возьми, это взялось? Да, Эван любил футбол. Но он никогда не относился к тому типу людей, которые полностью отдают себя спорту. Ему было бы наплевать, играют ли его дети.
Все, о чем он когда-либо заботился, — это чтобы они были счастливы.
— Авель. — Я отнял его руки от лица, ожидая, пока он посмотрит на меня. — Твоего отца не волновала бы стипендия. Ему было бы все равно, даже если бы ты совсем бросил футбол. Он всегда хотел только одного — чтобы ты, твоя мама и твои братья были счастливы.
— Но футбол был нашим увлечением. Он был нашим гребаным увлечением. И нашим с тобой тоже.
Мое сердце сжалось. Это не его увлечение. А наше.
— Тебе вообще нравится футбол, Авель?
— Хм. — Его нерешительность была достаточным ответом. — Да. Нравится. Просто… не так, как раньше.
Пришло время двигаться дальше. Расширять его интересы. До того, как он разлюбит гонять мяч ради развлечения. До того, как он начнет переключать канал всякий раз, когда будут показывать игру.
— Может быть, это и есть скрытое благо, — сказал я. — Дело не в выпивке. Об этом мы еще поговорим. Но если в этом году твой тренер все-таки исключит тебя из команды или посадит на скамейку запасных, то, возможно, тебе нужна эта передышка. Если тебе это не нравится, остановись. Все в порядке. Мне все равно. Твоей маме будет все равно. Твоему отцу было бы все равно.
Его лицо исказилось, как будто мысль о том, что он уйдет, разобьет всем сердца.
Авель сильно изменился за последние четыре года. Он превращался в молодого человека. Но в тот момент он выглядел как тот печальный, сломленный мальчик, который держал меня за руку на похоронах своего отца и плакал у меня на плече, когда его мать стоически стояла перед толпой, чтобы поблагодарить их всех за то, что они пришли.
— Эй. — Я взял его лицо в ладони и прижался лбом к его лбу. — Это всего лишь игра.
— Моя машина испорчена.
— Это просто машина.
Он заплакал еще сильнее.
— Мне жаль.
— Я знаю. — Я притянул его к себе, чтобы еще раз обнять, и крепко прижимал к себе, пока Фейт не вернулась с медсестрой.
— Мы можем ехать домой, — сказала она, выглядя более измученной, чем за весь вечер, как будто стресс наконец-то прошел, и все эмоции иссушили ее.
— Я поведу. — Я встал и выудил из кармана ключи от грузовика.
Фейт прошаркала в комнату, подхватывая куртку Авеля, висевшую на стуле у его кровати. Она слегка улыбнулась сыну и протянула руку, чтобы помочь ему подняться на ноги.
Он сглотнул, когда встал, оказавшись на четыре дюйма выше своей матери.
— Мне жаль, мам.
— Я знаю, малыш. — Она заключила его в объятия и крепко прижала к себе.
Я проскользнул за занавески, чтобы дать им минутку побыть наедине.
Дженнсин стояла у ближайшей стены, обхватив себя руками за талию. Что-то в выражении ее лица заставило меня остановиться. Что-то твердое и настороженное.
Но прежде чем я успел спросить, все ли с ней в порядке, рядом со мной появились Фейт и Авель. Он держал мать за руку, словно она поддерживала его. Этот мальчик, вероятно, понятия не имел, что
