Да, вначале действительно не было ни одного проблеска. Вероятно, он удосужился заработать сотрясение мозга. Гадкая, оказывается, эта штука — сотрясение мозга. Врагу не пожелаешь. Хуже самого свинского опьянения. Гораздо хуже. Сознание словно заключено в почти непроницаемый кокон, который вращается вокруг своей оси с ритмичным ускорением. От этого к горлу подступает тошнота, а перед глазами вспыхивают фейерверки.
«Я возьму его под эту руку, а ты бери под другую…» — услышал Тимофей сквозь толстые стенки «кокона».
«Ты че?! Мы же его не поднимем! Смотри, какой верзила! И вообще, нафиг он тебе сдался? Давай «скорую» вызовем…»
Кажется, говорили о нем. Сквозь кровавую пелену Тимофей угадал две фигуры, склонившиеся над ним. Он не понимал, что им надо, но прогнать не мог. Проклятый туман не давал сосредоточиться и привести в действие мышцы.
Потом он почувствовал, как его подняли. И подняли очень уж неловко.
«Блин, да он пьяный, наверное».
«Тебя бы долбанули так по голове, ты бы тоже так валялся. Держишь? Потопали…»
Вертикальное положение несколько рассеяло туман в голове Тимофея. Он понял, чего хотели от него незнакомцы. Надо было включить в дело ноги. Это получилось у Тимофея, хотя и с большим трудом.
«Хоть бы одна сволочь остановилась подвезти».
«Жди! Наоборот объедут. Автостопом ездить — хуже нет. Иногда за целый день ни одна «тачка» не тормознет».
«А ты ездил так?»
«Не раз. С дальнобойщиками классно. Они часто подбирают. Они мужики. Не то что эти «чайники».
«Тяжелый, блин…»
«Крепче держи!»
Шли, как показалось Тимофею, целую вечность. Но благодаря ходьбе заработали его мышцы. А вот с головой все не так просто. Голова кружилась, как будто он был на карусели, которую забыли выключить. А потом сознание снова ему изменило.
Он слышал плеск воды и чувствовал теплые прикосновения ко лбу и губам. Слышал чей-то шепот…
«А кто он такой? Ты его знаешь, Вить?» — спрашивал детский голосок.
«Катька, отстань! Не до тебя сейчас! Ник, притащи еще дров…»
«Откуда?»
«Из сарая».
«Витя, тут еще тряпки какие-нибудь есть? Или я могу принести. На нашей даче, правда, только чехлы для мебели».
«В шкафу посмотри».
«Вера, а как этого дядю зовут?»
«Понятия не имею. Ты лучше из шкафа тряпок каких-нибудь принеси…»
«Ладно».
«Мне кажется, Витя, ему в больницу надо».
«Когда кажется, крестись. Они же его не добили. Мы его в больницу, а завтра к нему заявятся в палату, и все. Доделают дело».
«Кто заявится?»
«Откуда я знаю? Может, он кому-то «бабки» должен или еще что-то в этом роде».
«Его надо раздеть».
«Это зачем?»
«Надо осмотреть. У него могут быть переломы. Тогда шины придется накладывать, потому что гипса у нас нет».
«Катька, одевайся и погуляй во дворе!»
«Я уже гуляла».
«Погуляй еще, пожалуйста».
«Я куртку застегивать не умею».
«Аптечка… Я принесу».
«Рана…»
«Йод…»
«Больно, наверное…» «Тихо…»
«Вот тут немножко…»
«Переломов, кажется, нет. Но я ведь не медсестра…»
«Здоровый… Такого поездом не перешибешь…»
«Я развела в стакане две таблетки аспирина. Как ему дать?»
«Наклоняй…»
«Вода нагрелась?»
«Все-таки я принесу чехлы».
«Тебе помочь, Вер?»
«Я сама…»
«Вить, я есть уже хочу. На бедного ребенка никто внимания не обращает».
«Уже обратили. Сейчас будем есть. Тащи картошку…»
Голоса отдалились, но все равно Тимофей их слышал. Правда, слов не разбирал. До него доносился лишь некий фон, который успокаивал и ослаблял цепкую хватку чувства опасности. Эти люди явно зла ему не желали. Уже хорошо, если учесть, что везения в этот день было явно недостаточно.
Кое-что из последних нескольких часов Тимофей вспоминал отрывочно, и в этих фрагментах явственно проступала угроза. Понадеялся на свое чутье. Хватку потерял. Увлекся. Расслабился. И вот результат — дал себя поймать мальчикам Олежки Бархатова. Одно хорошо — память, хоть и отрывочная («дефрагментированная» — нарочно произнес он мысленно), но осталась при нем. Наверное, только в бразильских сериалах бывает так, что человек легонько ударяется головой — и все, память у него отшибает начисто! А то еще и в кому впадает лет эдак на пять. Дураки безграмотные режиссеры эти. Конечно, для сюжета нужен трагический поворот, но жизнь в трагичности им все равно не переплюнуть. И в стечении обстоятельств судьба даст фору любому из них.
Бывают моменты, когда жизнь явственно ощущается самой большой драгоценностью. Дороже ее только чувство собственного достоинства, делающее человека человеком, а не скотиной с набором инстинктов. Вспоминая свой разговор с Олежеком, Тимофей понимал, что в этом смысле ему не в чем себя упрекнуть. А Олежек, судя по всему, хотел добиться обратного.
С самой первой своей встречи под началом Старика они друг друга терпеть не могли. Олежек понимал в компьютерном деле столько же, сколько его нынешняя секретарша Мариночка, если не меньше. В их квартете он играл так льстившую ему роль красивого, утонченного жеребца, обольщающего паспортисток, секретарш и иных нужных для дела представительниц слабого пола. На большее он не способен. И потому Старик редко к нему прислушивался. Ира и та могла сказать больше дельного, чем Олежек. Наверняка это бесило его.
Тимофей постарался вспомнить разговор с ним до того, как оказался в канаве.
«Ну, как делишки, Тимофей?» — спросил Олежек, появившись из темноты.
«Нормально. Не жалуюсь», — ответил он, пытаясь понять, куда же его затащили два мордоворота. Местечко действительно не очень приятное. Видимо, какая-то подсобка, в которой институтские уборщицы держат свой инвентарь. Руки Тимофея приковали к батарее наручниками.
«Да, ты всегда был оптимистом, — радостно констатировал Олежек. — И твой оптимизм особого, я бы даже сказал, завидного свойства. Что бы с тобой ни происходило, ты всегда спокоен. Как человек, который регулярно платит налоги. Жизнь тебя не мучает бессонницей. Ведь не мучает, верно?»
«Тебе интересно, как я сплю?»
«Ни в малейшей степени. Хотя та, с кем ты спишь, меня, возможно, заинтересовала бы. Правда».
«Тебе до нее, как до неба».
«Разве? — почему-то засмеялся Олежек. — С каких это пор шлюхи стали так высоко котироваться?»
У Тимофея не было ни малейших сомнений, что наручники держат крепко, но он нарочно дернулся в сторону Бархатова. Это сработало. Олежек испуганно отшатнулся, однако через мгновение заговорил зло, мстительно и ехидно:
«Как? Неужели она тебе ничего не рассказала, эта двоя подружка? Впрочем, неудивительно. О таком не говорят любимому мужчине».
