Разве можно влюбиться в Бога?.. Он приехал в выходные. Гуляли по парку, сидели на солнечной скамейке, потом на закате пили крепкий сладкий кофе с кардамоном, ходили в кино, смотрели очень смешную комедию, смеялись до слез, мчались по тихим, засыпающим улицам Иерусалима, возвращаясь к моему дому. Эйтан был уверен, что приглашу его. Даже заказал музыку, которую хочет услышать в моем маленьком садике. Я тоже была уверена: вот сейчас выйдем из машины... тихий джаз окутает розовые кусты, унесется к огромным восточным звездам, и Эйтан наконец обнимет меня. Так жаждала этого, что не хватало дыхания, боялась смотреть в его сторону. Но мы подъехали к дому, и я вдруг сказала:
– Был чудесный день. Спасибо. Спокойной ночи. – сама слышала свой голос. Такой звонкий, как стальная проволока, и его легкое удивление:
– А когда же будем тренироваться делать сына?
– Простите... Мне нужно все обдумать. Мы мало знакомы. Еще раз спасибо.
Выскочила из машины и стремительно понеслась в подъезд, словно затворяя по дороге все затворы... И снова заточила себя на жаркой полуденной крыше. Здесь, где меня не мог увидеть никто, кроме слепого муэдзина, я любила Эйтана страстно, бесконечно, жадно. Я любила его безоглядно, бездумно, не боясь быть опозоренной, униженной, забытой, непонятой...
Недавно ходила в гости к Илане, смотрела, как Ринка писает в мой горшок с музыкой Чайковского. Музыка звучала очень тихо, едва различимо. Наверное, батарейки сели. Илана напомнила о возможности забеременеть и без контактов с мужчиной. Я ответила, что именно это со мной произошло, только я забеременела не от него, а им – Эйтаном.
Потом мы пили чай с малиновым пирогом, и Ринка сказала, что выйдет замуж за героя Шестидневной войны. Его как раз показывали по телевизору. Очень красивый парень. Тогда, в 67-м году, ему было лет двадцать.
Вспомнила, как влюбилась в дедушкиного однополчанина – солдата в военной форме и фуражке со звездочкой. Он стоял около березы и улыбался. Мне было двенадцать лет, а солдату девятнадцать. Погиб за два дня до Победы, 7 мая 1945 года. Держала фотографию – и не верила. Не могла поверить. Солдат был живой и влюблено смотрел на меня. Вдруг совершенно отчетливо вспомнила этот снимок. Глаза. Рука с папиросой на стволе березы, рука, словно произведение скульптурного искусства. Это был Эйтан. Конечно! Любимый! Единственный! Ты никогда не умирал! Ты жил во мне все эти годы. Ты и сейчас живешь во мне.
Словно что-то затонуло. Ушло на дно, позволив тихим, спокойным водам сомкнуться надо мной. Я поняла: рождение ребенка, то есть зачатие его, – такое же Божественное дело, как встреча суженого, а человеку лишь кажется, что он принимает решения, выбирает...
Прошло еще три месяца. Я перестала читать книги о воспитании детей. Мне больше не снился чудесный младенец, которого кормлю грудью. Мое состояние можно было назвать отчаянием. Но мне ведь не семнадцать лет. Научилась топить в себе несбыточные мечты. Не смотреть десятки раз в день на безмолвный телефон, не рисовать в воображении любимые черты. Я умею заполнить свою голову различными мыслями. Другими, абсолютно другими...
На какие-то несколько дней все же утратила смысл жизни. Открывала глаза, утопала в прозрачной утренней свежести, весеннем щебетании птиц, и сердце сжималось от тоски. Казалось, не вынесу больше данную мне непонятно для чего жизнь, что жизнь – слишком невыносимое испытание для меня. Но зарядка, горячий душ, душистый кофе, бутерброды с красной икрой, нежнейшие конфеты, новое платье, розы в капельках росы в моем маленьком садике, чудесные духи, экскурсии, диссертация по психологии... В общем, постоянно находила себе занятие, способное удержать отчаяние на самом дне, утопить его поглубже, чтобы затянуло илом и песком.
Даже съездила на несколько дней в путешествие по маршруту Лондон – Париж. Потрогала восковые фигуры великих людей в музее Тюссо, покаталась по Темзе, посмотрела французский стриптиз... Из Франции привезла большого белого пушистого кота. Его звали каким-то именем, которое выговорить было невозможно. Переименовала красавца в Царфати. Купила кота в парижском ветеринарном магазине. Царфати вдруг уставился на меня, и я, словно загипнотизированная, вынула франки, взяла корзину.
Месяц все было чудесно, но потом кот начал дико орать. Илана, большой специалист во всех житейских вопросах, объяснила, что коты не философствуют, как люди, а просто трахаются или возмущенно орут, если не с кем. Я совершенно не представляла, где можно взять кошку для Царфати, но Илана притащила ворох воскресных газет, и мы с котом за час-полтора нашли ему чудную подружку соответствующей породы. Я договорилась с хозяйкой кошечки, записала адрес и позавидовала Царфати. Кот, видимо, почувствовал, что его проблема чудно разрешилась, перестал орать и мирно задремал на моих коленях.
Опаздываю. Немного не рассчитала время. Забыла дома номер телефона, чтобы предупредить об опоздании. Корзинка с Царфати больно оттягивает руку. Он волнуется, жалобно мяукает. Я бы тоже с удовольствием жалобно мяукала, если бы меня кто-то нес в корзинке. В который раз спрашиваю, где находится нужный мне дом. Палисадники, палисадники в бело-розовых облаках цветущих деревьев. Ну вот, кажется, и он! Слава Богу. Один из одинаковых. Белый, с красной черепичной крышей. Душистый цветник у крыльца, как в сказке «Снежная королева». Звоню. Никто не открывает. Нерешительно топчусь у порога. Отчаянно оборачиваюсь назад. Какой-то старик смотрит на меня восхищенно из-за калитки.
– Хозяйка не открывает. Не знаете, где она?
– Дома должна быть, А ты входи, входи, чего боишься?
– Неудобно.
– Красавица такая! Любой обрадуется...
Старик входит в калитку, останавливается около меня, нажимает звонок и, не дожидаясь ответа, исчезает в тени прихожей. Я ступаю следом за ним и оказываюсь в просторной комнате с современной железной печью, арабскими резными столиками, медным антиквариатом над кухонным столом. В комнате красиво, здесь много замечательных вещей, старинных, необычных, нет только людей.
Старик суетливо заглядывает в двери, ищет хозяйку, очевидно, видит и гордо произносит:
– Привет! Смотри, какую красавицу в гости привел. – Хитро подмигивает, манит пальцем, причмокивает.
Мне жарко. Чувствую, как пот выступает каплями на лбу. Оделась по-иерусалимски, а здесь, в пригороде Тель-Авива, уже лето в разгаре.
– Иди! Иди, не бойся!
хожу в дверь и замираю.
– Ты?!
За старинным письменным столом сидит Эйтан. По-моему, с ним происходит то же, что и со мной. Какой-то мгновенный столбняк. Наконец он встает, бросается ко мне, обнимает, прижимает к себе, почему-то целует в лоб. Будто благословляет мою тайную любовь. Жутко мешает корзина с Царфати. Рука словно онемела. Ставлю корзинку на пол, и кот тут же начинает жутко орать.
