вопросительно посмотрел на меня, и я догадалась, что сейчас самое время дать ему денег. Я обернулась к Махамууду и спросила:
– У вас есть где-нибудь пятьсот шиллингов?
Это была недельная плата за нашу квартиру в Найроби. Махамууд сунул банкноту мне в руку, и я отдала ее офицеру. Он посмотрел на нее и сказал:
– Еще две.
Мы отдали их, и он пропустил нас. Я спросила офицера, как его зовут.
– Мваура, – ответил он.
Это было распространенное имя Кикую, но мне показалось, что он не из этого племени: он был слишком высоким. Я сказала Махамууду, что не доверяю этому человеку. У нас не было никаких гарантий. Даже если мы найдем жену и детей Махамууда, мы не можем быть уверены, что найдем этого офицера и он пустит нас обратно в Кению. Мы не получили расписки и даже не обменялись рукопожатием. Все, что у нас было, – сомнительное имя Мваура и мой суахили. Но у нас не оставалось выбора.
Мы пошли вниз по пустынному склону в приграничную зону. Кругом царило беспросветное отчаяние: до горизонта тянулись ряды палаток и потрепанные шалаши беженцев. Казалось, здесь собралось все население Сомали. Где-то там вдали было поселение Добли, в котором Махамууд надеялся отыскать жену и детей.
Было очень пыльно и никаких деревьев, ни клочка тени. Управление Верховного комиссара ООН по делам беженцев разбило лагерь на кенийской стороне границы, у подножия холма. Десятки ярко-голубых пластиковых тентов стояли вокруг большого брезентового навеса, к которому люди выстроились в очередь на регистрацию, под палящим солнцем. Мы прошли мимо медицинского центра – на самом деле это было всего лишь место, куда сообщали об умерших.
Чем дальше мы продвигались, тем более жалкими становились палатки, сгрудившиеся вокруг маленьких колодцев в песке, многие из которых были всего лишь грязноватыми лужицами. В воздухе чувствовался запах недавнего дождя, но вода на жаре быстро испарялась.
Мы шли и шли, пока не попали на большую парковку, где стояло множество пикапов и джипов. Здесь все были из клана Дарод – Мачертен или Марехан, Версенгели или Огаден, но все же Дарод, – поэтому мы испытали облегчение. Хотя между субкланами чувствовалось некоторое напряжение, до убийств дело не доходило. Махамууд объяснил, что нам нужно добраться до Добли, находящегося примерно в двенадцати милях от лагеря. Он немного поторговался, и один из водителей Мачертен согласился отвезти нас – правда, нам пришлось подождать, пока в его машине наберется достаточно пассажиров.
Часам к четырем мы добрались до Добли. Повсюду, куда бы ни упал взгляд, было море людей. Под каждым деревом сидели семьи, на циновках или даже прямо на песке. Иногда мы видели шалаши, но они были еще более убогими, чем на границе, – в основном из тряпок, веток и травы.
Выйдя из машины, мы прошли мимо двух мужчин, которые ругались из-за жестянки с водой. Один из них потерял терпение и вытащил пистолет. У меня сердце екнуло. Вдруг все мужчины вокруг вооружены пистолетами или ружьями. Я заметила гильзы от пуль на песке. Три или четыре пожилых человека подошли к мужчине с пистолетом, показывая, что безоружны, и сказали:
– Вот, возьми воду и уходи.
Они протянули ему банку с водой. Мужчина сел на песок, обхватил голову и заплакал. Его одежда была порвана, из развалившихся ботинок торчали пальцы. Он был в отчаянии.
Пожилые люди попытались отобрать у него пистолет, но он не хотел с ним расставаться. Еще одну банку с водой они отдали другому мужчине. Все очень хотели сохранить мир и спокойствие; внезапно все стали мастерами по предупреждению конфликтов. Я тихонько подошла к Махамууду и сказала:
– Эти люди опасны.
– Да, они опасны, – ответил он. – Они долго шли, их мучат голод и жажда. Им больше нечего терять. Они чувствуют себя так, будто уже умерли.
Махамууд был прав. Люди, окружавшие нас, были словно привидения. Они страшно исхудали. Неделями они уходили как можно дальше от своих домов, теряя по пути все, что имели. Дети умирали; почти у каждой матери на руках лежал безжизненный малыш. На них нападали бандиты; им приходилось пересекать поля сражений. Когда я заглядывала им в глаза, мне казалось, что они прошли через ад.
Я почувствовала себя абсолютно беспомощной. Я приехала, чтобы помочь одному человеку найти свою семью, а вокруг было столько отчаявшихся людей. Среди них я единственная выглядела отдохнувшей и упитанной. Я казалась им последней надеждой – каждой женщине, каждой семье под каждым деревом. Многие подходили ко мне и умоляли:
– Пожалуйста, поговори с пограничниками, возьми меня с собой! У меня семья.
А мне приходилось отвечать им:
– Нет, я не могу, это не в моих силах.
Я была там с Махамуудом, а его единственной целью было найти свою семью.
Мы шли дальше, спрашивая всех и каждого, не видели ли они женщину по имени Си'еедо Махмуд Осман Юсуф Кенайдиид; жена Махамууда была его кузиной, поэтому у них были общие предки. Конечно, люди спрашивали и мое имя, и я отвечала:
– Я – Айаан Хирси Маган Иссе.
Это было похоже на большую сходку клана: полное имя было моим паспортом.
Вдруг кто-то сказал:
– Вон под тем деревом есть несколько людей Джама Маган. Когда я подошла ближе, то узнала их: Айнаншие, Афлао и две девушки, Амран и Идил, из Могадишо. Последний раз, когда я виделась с ними перед отъездом, примерно десять недель назад, они были богатыми людьми, с полными ногами и руками. Теперь же передо мной стояли тощие, бледные тени, на которых одежда висела мешком. Их лица были мне знакомы, но эти люди очень сильно изменились. С ними был Абдивахаб, еще один мой родственник, который работал в кафе-баре у Афлао. Раньше он был очень толстым, а теперь стал похож на зомби с ввалившимися глазами и впалыми щеками, обтянутыми кожей.
Они подошли, обняли меня и заплакали – мы все плакали. Амран и Идил стали просить меня:
– Пожалуйста, не бросай нас здесь, возьми с собой. Но я понимала, что не могу этого сделать.
У меня не было собственных денег, а у Махамууда их хватало только на то, чтобы спасти свою семью. Я сказала офицеру на границе, что с нами будет всего одна женщина, и мы еще даже не нашли ее. Все, что я могла им обещать, – что мы вернемся в Найроби, соберем деньги и отправим Махада им на выручку.
Они стали горько плакать. Амран и Идил было всего семнадцать-восемнадцать лет.
– Ты приехала сюда с этим человеком, чтобы спасти его семью, а мы –
