твоя родня, но ты не хочешь спасти нас. Мы думали, ты пришла за нами, – причитали они.
По дороге у жены Афлао случился выкидыш, а Айнаншие пришлось оставить жену и маленького ребенка в Могадишо, потому что она была Хавийе, из вражеского клана, и в пути другие люди Дарод убили бы ее. Айнаншие говорил, что сражался с Хавийе в Могадишо, убивал их – и чувствовал, что поступает правильно, мстя за все их бесчинства.
– Там был человек с ножом. Я застрелил его и перерезал ему горло от уха до уха, – рассказывал Айнаншие. В его голосе слышалось удовлетворение.
Я задрожала. Происходящее казалось ужасной галлюцинацией. Помню, я подумала: «Вот он – ад, самое его начало, первые врата».
Махамууд поторапливал меня, чтобы отыскать семью до темноты. Я с трудом рассталась с семьей Айнаншие, пообещав вернуться за ними на обратном пути к границе. И снова мы шли и расспрашивали всех вокруг. Махамууд стал встречать знакомых – деловых партнеров, соседей, – и все они твердили:
– Дальше. Они там, дальше.
Махамууд заметил Фадумо, жену своего старшего брата, Махамеда. Она схватила его за руку так, будто не собиралась больше отпускать. Ее муж подбежал к ним босиком. У него были все те же усы и кустистые брови, но он сильно исхудал и стал похож на высохший труп. Четверо детишек сидели рядом с Махамедом и Фадумо и смотрели на меня, как на посланца небес.
Махамед сказал нам, что жена Махамууда совсем недалеко и с их детьми все хорошо. Он взял брата за руку и повел нас к его семье. Си'еедо увидела мужа еще издалека, побежала навстречу, повисла у него на шее и расплакалась.
Я впервые видела, как сомалийская семейная пара так открыто проявляет чувства друг к другу. Они обнимались, гладили друг друга по лицу, плакали и не могли расстаться ни на секунду. Дети подбежали и тоже прильнули к ним. Это был момент чистого, глубоко личного счастья, и мы с Махамедом отвернулись, чтобы их не смущать.
Не отпуская руку мужа, Си'еедо отвела нас под дерево, где они остановились. Там сидели младшая сестра Махамууда, Марьян, и двое ее детей. Трехлетняя дочурка Марьян была самым прелестным ребенком, которого я когда-либо видела. Но когда я посмотрела на младенца, которого Марьян держала на руках, то ужаснулась: крошечное сморщенное существо нескольких дней от роду припало к иссохшей груди голодающей матери. Его голова была намного больше тела. Я подумала, что ничего страшнее в жизни не видела.
В то же время я заметила, что в малыше теплится жизнь. Он был изможден, но еще дышал. Я сказала Марьян:
– Мы должны спасти этого ребенка. Он еще жив. Мы должны перенести его через границу.
Она посмотрела на меня и отозвалась:
– Аллах подарил мне дитя и может забрать его, если такова будет Его воля.
Марьян была ярой последовательницей Мусульманского Братства и казалась совершенно инертной. Она верила, что Аллах посылает ей испытание, и если Он так хочет, она смирится со смертью собственного ребенка. Если бы Марьян показала свое горе и отчаяние, это означало бы, что она не выдержала испытания. Казалось, вся семья просто спокойно ждет, когда ребенок умрет на коленях у матери. Почему бы и нет? – ведь другие дети тоже умирали. Полуторагодовалый младший сын Махамууда тоже был болен: его животик был дряблым и морщинистым от нехватки жидкости.
– Мы уезжаем завтра, – сказала я. – Нам надо спасти этого ребенка.
Все подумали, что я чересчур чувствительна, что у меня шок и это просто реакция на смерть и ужасы, окружавшие нас. Наверное, так все и было, и малыш не смог бы выжить. Мы вскипятили воду для чая. Я налила немного в стакан, остудила и протянула Марьян, чтобы та напоила ребенка. Когда она поднесла стакан к его лицу, его губы слегка зашевелились.
Си'еедо приготовила что-то вроде грязной водянистой каши из сорго. В ней не было ничего питательного. Потом мы улеглись на циновки и тонкие тряпки, расстеленные на песке, и заснули, прижавшись друг к другу. Странно, но нам было даже как-то уютно: песок был мягким, а запах ветра напоминал о Могадишо. У всех были чесотка и вши, и меня предупредили, что я тоже подхвачу их. Вши бегали по детским шеям, а у меня с собой в сумке лежали зубная щетка, паста, сменное белье и одежда. Это было как во сне.
На следующий день, пока все собирались, я решила пойти обратно, к тому дереву, под которым сидели Афлао и Айнаншие. По дороге меня все спрашивали, кто я.
– Дочь Хирси Магана, – отвечала я. Кто-то уточнил:
– От какой жены?
– От жены из Дхулбаханте, Аши Артан.
Мне сказали, что вон под тем деревом сидит моя родственница. Я отправилась туда и встретила женщину, с которой мы раньше никогда не виделись: Зайнаб Мухаммед Артан, сводную сестру Махмуда, за которого я тайком вышла замуж три месяца назад. Узнав, кто она такая, я поразилась. Мне показалось, что все это было так давно.
Зайнаб рассказала, что пробиралась в Кисмайо вдоль побережья, а когда Хавийе напали на город, им с мужем пришлось бежать в панике, прихватив с собой детей другой женщины: двое мальчишек играли с детьми Зайнаб, когда пришли повстанцы.
Она указала на них, и я узнала ребят. Это были Ахмед и Айдарус, сыновья младшей сестры моей матери. Им было около семи и пяти. Мальчики подбежали ко мне. Один схватил меня за правую руку, другой – за левую. Им даже не пришлось просить: я знала, что должна взять их с собой. Эти дети были моими, я отвечала за них.
Я привела мальчиков обратно к Махамууду и рассказала ему обо всем. Он просто кивнул: он тоже понимал, что мы не можем их тут бросить.
Нам нужно было возвращаться к кенийской границе как можно быстрее, пока офицер Мваура не забыл про нас. Мы осмотрелись. Уходя, мы сказали ему, что вернемся с одной женщиной и четырьмя детьми, а теперь нас было двадцать.
И все же мы решили попробовать пересечь границу вместе, хотя понимали, что, возможно, нам не удастся переправить всех в Кению. Махамууд нанял пикап, который отвез нас на стоянку неподалеку от границы. На это ушли все его сомалийские деньги. Теперь при нем были только американские доллары, а если бы он показал их здесь, среди всех этих вооруженных людей, его наверняка бы убили. Мы высыпали из пикапа на нейтральной территории между двух стран. От тента Управления Верховного комиссара ООН по
